уходя, гасите всех
Название: Летит сокол
Автор: Капитан Колесников
Бета: alada
Артер и оформитель: hatter.mad and glad u came
Размер: ~ 13.500 слов
Пейринг/Персонажи: Ник Гилберт/Себастиан Смайт
Категория: слэш
Жанр: romance, UST, character study; попытка вписать пейринг из преисподней в канон
Рейтинг: R
Саммари: Волк лает хрипло и беспомощно, беркут — молчит и держит добычу за горло. Ждет хозяина.
Не ест убитого без команды. Ник спит в эти дни — как убитый.
Предупреждения: мат, ООС, авторский стиль и пунктуация, заигрывания с нормами христианской морали.
Дисклеймер: все украдено до нас
Ссылки на скачивание:
— Они, блять, одинаковые, — глубокомысленно подводит итог Ник.
— Ну. В этом смысл, — хмыкает Себастиан, хлопая себя по коленкам и поднимаясь со стула.
— Ты запомнил, какая из них твоя?
— Беленькая, — серьезно говорит Смайт.
— Это хорошо. Потому что моя ведь черненькая, — Ник закатывает глаза, выразительно кивая на настороженно обнюхивающих друг друга двух абсолютно идентичных собак. Белых.
— Кофе? — вежливо предлагает Себастиан. Он вообще чрезвычайно вежлив в это время суток, несмотря на то, что беспробудно трезв.
— Чай, — корректирует Ник и добавляет почти угрожающе: — С молоком, — словно предупреждая любые попытки оскорбления своих вкусовых пристрастий. Да ради бога, Себастиану вообще все равно, хоть кумыс или кровь вепря.
Себастиан кивком головы приглашает Ника следовать за собой на кухню, шлепает на стол документы на Грейси, щелкает чайником и достает две одинаковые кружки. Гилберт усаживается на высокий барный стул легко и вальяжно, словно в кресло падает, и тянет к себе папку. Себастиан не выдерживает через минуту.
— Ты ведь нихрена не понимаешь в этом? — усмехается он, наливая себе кофе, а Нику разводя странно-коричневую бурду с молоком.
— Не-а, — беспечно признается тот, перебирая бумаги и морщась то ли со скуки, то ли от раздражения. — Так. Я еще раз попробую. Международная кинологическая ассоциация, номер родословной, порода Котон де туло — вау, точно как моя, — окрас, клеймо, бла-бла-бла, — он отпивает из чашки не глядя, продолжая всматриваться в документы. — Бюрократическая дурь, — выносит он наконец вердикт, отодвигая папку и барабаня пальцами по столу.
— Очень элитная бюрократическая дурь, — равнодушно поправляет его Себастиан, которому, по большому счету, нет никакого дела ни до собаки, ни до ее родословной. Это всё прихоть внезапно нагрянувшей матушки: ей пришло в голову, что Грейси полезно родить. Смайт не понимает, почему бы матери не озаботиться этим по возвращении во Францию. Единственное, что он тоскливо понимает, так это то, что, кажется, в ближайшее время она не собирается уезжать, и поэтому проще уже выполнить ее каприз: глядишь — отвяжется. Честное слово, лучше пусть Грэйси принесет матери потомство, раз уж от сына этого ждать бесполезно.
— Да похер, — лениво качает головой Гилберт, оборачивая широкую ладонь вокруг чашки. — Нам щенки не нужны. Сестра просто хочет, чтобы мальчик порезвился, — ухмыляется он. — А то она мне все мозги проест, что я сам развлекаюсь, а на Джерри мне плевать.
— Младшая? — почти сочувствующе спрашивает Себастиан, усаживаясь напротив и откидываясь на спинку стула.
— Ага.
— Мои соболезнования.
Ник выгибает бровь заинтересованно-весело:
— Знакомая боль, да?
— Моей четырнадцать, и я не знаю, как я допустил это и не задушил ее в колыбели.
— Сплоховал, — соглашается Ник, оглядываясь по сторонам. — Курить можно?
— Врачи не советуют, — пожимает плечами Себастиан. — А так — кури на здоровье. Пепельница около раковины, — не обломается, сам возьмет: лимит гостеприимства Себастиана закончился где-то между «Привет» и «Кофе?».
И Ник, конечно, не подводит — Себастиан вообще начинает подозревать, что он по жизни не обламывается, купина неопалимая и ветхозаветная: недорогие групповые туры из Израиля в Египет не интересуют? — встает и цепляет пепельницу, брякает на стол со стеклянным призвуком и усаживается на место. Тянет из кармана джинсов пачку «Мальборо» и простую пластмассовую зажигалку, сует сигарету в рот и прикуривает, выдыхая дым в сторону — небрежная вежливость. Себастиана внезапно не раздражает даже, как Ник курит — по делу, что ли. Без позы. И вполне вероятно, что это единственное, что он делает не напоказ.
Ник пьет свой чай с молоком и бездумно листает документы — в сотый, кажется, раз, — и Себастиан тянется за идентичной папкой, которую всучил ему Гилберт, — бумажки на Джерри, будущего Мистер Ты-скоро-станешь-папой. Не то чтобы Себастиан съел собаку на разведении собак, но заняться больше откровенно нечем, разве что раздраженно натыкаться постоянно на V-образный вырез футболки Гилберта — то еще удовольствие, на самом деле. Выше пояса, но ниже среднего.
Ник крутит дымные кольца по воздуху, чередуя затяжки и глотки чая, три к одному. Себастиану решительно не о чем с ним разговаривать. И это приятно-взаимно. Если бы Гилберт начал спрашивать, кем Себастиан хочет стать, когда вырастет или как он провел лето, Себастиан бы точно подогрел ему еще чай и окатил бы. Щедро. Он все еще чрезвычайно гостеприимный.
— Ладно, — вдруг решительно говорит Ник, и Себастиан заинтересованно поднимает голову: что, в самом деле услышал внутренний выбранный курс Смайта про чай и тупые вопросы и так легко соглашается? Уступчивый какой, надо же. — Это всё лирика. Теперь к практике.
— Хочешь попрактиковаться в спаривании? — последнее слово Смайт сопровождает едва заметно вздернутой бровью и наклоном головы набок.
Ник только смотрит недоверчиво-непонимающе в ответ, словно случайно на ноль разделил, и даже пепел забывает стряхивать: серый столбик грозит распылиться вот-вот, рухнуть легковесным дисперсным фениксом на тщательно отполированную поверхность стола: во время хаотичных набегов матушки домработница почему-то рьяно вспоминает о своих обязанностях. Возможно, все дело в том, что в мирной жизни Себастиан просто не позволяет ей наведываться чаще, чем раз в две недели.
— Я про дальнейшие действия, — уточняет Гилберт, видимо, не совладав с такой тонкой материей, как ирония. — Когда у Грейси течка? — и хорошо, что Ник оказался не из этих умалишенных хозяев, которые допекают мир вездесущей метонимией: мы поели, у нас аллергия на новый корм, нам не нравится новый поводочек. Когда у вас течка — и Себастиан бы точно потянулся к чайнику.
— В начале ноября, — он пожимает плечами, не совсем уверенный.
— Через месяц, значит, — сам себе утвердительно кивает Ник, что-то прикидывая. — Ладно. Должны успеть, — Себастиан ждет — он точно не собирается спрашивать. Идиотская манера общения у Гилберта: выдавать только верхушку айсберга своих размышлений, предлагая собеседнику поупражняться в телепатии. — Я позвоню завтра-послезавтра, договоримся о времени и месте выгула.
О. Начинает проясняться. Главное теперь — не спугнуть. Себастиан вообще маэстро незаинтересованного молчания и красноречивой немоты. Он в принципе считает, что собеседнику не стоит протягивать руку помощи, — еще чего. Если кому надо, сам все выложит, декоративно украсив голубой каемочкой. Тут главное выждать-выжать, не давить и не подгонять. Порой молчание гораздо оглушительней слов и оскорблений и могущественней громких окриков. В нем тихо копошится неизвестность и полное непонимание позиции и планов собеседника. Не то чтобы Смайту часто загоралось кого-то припугнуть, но арсенал своей оружейной палаты всевозможных манипуляций он пополняет охотно.
Ник раздавливает желтый окурок в пепельнице, оставляя его в использованном одиночестве на прозрачном дне, залпом допивает чай и поднимается-стекает со стула, махом занимая словно половину кухни. Себастиан даже как-то лениво опасается, что он проделает своей русой башкой совсем не художественную пробоину в потолке, но это, конечно, перебор.
— Просто, для истории, — не выдерживает Себастиан, провожая Гилберта через гостиную, где они тормозят на короткую остановку, чтобы подобрать Джерри. — Зачем выгул?
И, конечно, Ник смотрит на него как на идиота. Или как на всех, разницы нет.
— Привыкли чтобы, — поясняет он медленно, спасибо, что не по слогам. — Не знаю, как Грэйси, но Джерри очень разборчивый, — «весь в папочку» почти прозвучало, почти прилипло к воздуху, и Себастиан хмыкает. Ну-ну. Сестра, говоришь, попросила? Ну, два метра ввысь, полметра — вширь и красные «Мальборо» — не пристало нянчиться с собачками, а, ковбой?
Себастиану, в сущности, плевать. Просто занятно бывает наблюдать и оказываться правым.
— Ладно. Звони, — великодушно соглашается он, кивая то ли Нику, то ли на выход: как хочешь — так и понимай. Ник понимает. Окликает Джерри и тянется в прихожую, натягивая кроссовки и куртку, по-хозяйски проворачивает замок и толкает дверь от себя, пропуская собаку вперед.
— Увидимся, Смайт, — бросает он улыбчиво напоследок, выходя на крыльцо и подбрасывая совершенно позерским движением ключи от машины в ладони.
— Давай без угроз, — усмехается Себастиан в ответ и закрывает дверь прежде, чем Гилберт успевает ответить, если он вообще собирался.
В первый раз Себастиан чувствует себя сватом-дилетантом на гребаных смотринах.
Они с Гилбертом подъезжают практически одновременно к центральному входу в Квейл Холлоу парк — Ник раньше на пару минут, судя по тому, что сигарета в его пальцах скурена почти до фильтра.
— Привет, — сообщает Себастиан в открытое окно своей машины, паркуясь параллельно и рядом. Ник наблюдает за его маневрами, кивая в ответ, и почему-то под его взглядом не хочется залажать с техникой, хотя Смайт видит его второй раз в жизни. Наверно, все дело в пресловутой мужской соревновательной константе — других объяснений нет. Выбравшись наружу, Себастиан открывает заднюю дверь и выгружает Грэйси на асфальт, цепляя карабин тонкого кожаного поводка к ошейнику, свободной рукой щелкая брелоком сигнализации.
Суббота, ранний вечер, они вдвоем выгуливают двух одинаковых белых собак в парке, и Себастиан честно старается не вести обратный отсчет вслух — когда Гилберта прорвет наблюдательной догадкой?
— Люди странно на нас смотрят, — спустя пятьсот метров, три понимающе-снисходительные улыбки прохожих и полторы отзвучавшие в левом наушнике Смайта песни замечает наконец Ник.
— Они думают, что мы парочка педиков, — благодушно поясняет Себастиан, притормаживает вслед за остановившейся Грейси.
— Что? Я что, похож на педика? — ну, допустим, может, не на педика, конечно, но чутье еще никогда не подводило Себастиана: что-то есть еще здесь.
— А я? — вместо этого заранее проигрышного ответа спрашивает он, усмехаясь.
— Нет.
— Ну так а я — да, — невозмутимо отбивает он, переступая осторожно ногами петли, которые вьет Грэйси вокруг его ног. — Да что за лабиринт ты мне тут устраиваешь, — чертыхается он себе под нос, не поворачиваясь к Гилберту. Ладно, окей, возможно, это была сейчас не самая нужная информация, тем более в рамках любимой стратегии Смайта своевременной немоты. По правде говоря, он вообще считает, что в формуле «Молчание — золото» пунктуацию надо слегка подредактировать. В его концепции она звучит как «Молчание, золото», где «золото» — это прямое обращение к самому себе. Немного самовлюбленно, но от этого не менее рационально. Молчание, золото, — идеальная команда даже не другим людям, а себе. Замолчи — и мир начнет прислушиваться. Гилберт вот точно начал активно напрягать слух сразу после того, как Себастиан перестал поставлять ему аудио-данные. Не то чтобы Смайт уже начал жалеть о сказанном — нет, он не привык стесняться или стыдиться своей ориентации, но и кичиться ею тоже не привык, просто сегодня такое настроение — доверительно-равнодушное. Грубо говоря, ему похуй на то, как отреагирует этот лось. И на собаку. И на всю эту идею с вязкой.
— Ясно, — просто отзывается Ник, и Себастиан даже разочаровывается немного. Что ж ты такой непробиваемо-скучный?
— У тебя с этим проблемы?
— Не знаю, — пожимает плечами Ник, рассматривая его сверху вниз — необычный для Смайта расклад: он привык к тому, что он если не самый высокий, то уж точно один из, за исключением, пожалуй, Джеффа. Но Стерлинг — это не обидно: рост у парня — единственное, на чем природа не ушла в трехмесячный отпуск. Шесть раз пробоваться на соло — это уметь надо. Вернее, очень сильно не уметь.
— Не переживай так. Ты не в моем вкусе. Я не собираюсь к тебе грязно приставать, — хмыкает Смайт, отрицательно-великодушно качая головой. Что за стена великого идиотизма натуралов — как только они узнают, что ты гей, автоматически начинают бояться за свою задницу? Можно подумать, что все гетеросексуалы видят в каждом объекте противоположного пола то ли вариант, то ли угрозу.
— Ладно, — спокойно говорит Ник, прикуривая. — Хочешь гомофобную шутку? — предлагает он, и Себастиан фыркает, не сдержавшись.
И вытаскивает наушник.
Во второй раз Ник говорит:
— А я уже даже отличаю их.
И кивает на Джерри с Грэйси, увлеченно заплетающих неполноценную косичку из двух поводков.
— Надеюсь, распутывать узлы ты умеешь так же хорошо, как отличать свою собаку от чужой, — замечает Себастиан, кивая на единую тугую полосу, образовавшуюся из двух.
— Не проблема, — хмыкает Гилберт, шагает широко вперед, наклоняется и отстегивает карабины, высвобождая собак.
— Гениально, — цыкает Смайт. Вот это манера решать проблемы. — А страницы с плохими оценками ты просто вырываешь из тетради?
— Просто не получаю, — снисходительно отбивает Ник, а Себастиан согласно молчит: есть нехилый шанс, что если он откроет рот, то обязательно спросит про татуировку на спине Ника, показавшуюся, когда он наклонился к Джерри.
На четвертый раз Себастиана обогащают как уран — подробностями. В принципе, если покопаться в карманах памяти, то можно наскрести там некоторые факты из досье на Ника Гилберта, которые он точно не собирал, — сами как-то завалились за подкладку. Вроде того, что он левша, пьет горький газированный тоник в маленьких серо-желтых банках, у него есть младшая сестра, татуировка на спине, никотиновая зависимость от красного «Мальборо» и телефон с кнопками — дорогой, конечно, но все еще не сенсорный, и глядя рассеянно на пальцы Ника, выстукивающие короткое ответное сообщение кому-то, Себастиан даже понимает, пожалуй, почему: такими попробуй попади в маленькие буквы на экране айфона.
Сегодня Ник опаздывает на десять минут и приезжает то ли злой, то ли уставший, то ли еще что — Себастиан не очень в нем разбирается.
— Привет. Извини, на тренировке задержали, — и это деталь номер раз. Себастиан видел в детективных сериалах: по всем законам жанра нужно аккуратно подцепить улику, завернуть в прозрачный пакет и пронумеровать — после подшить к делу.
— Тренировке? — переспрашивает он не из любопытства, а, скорее, на автомате.
— Футбол, — словно это само собой разумеется, отвечает Ник, когда они идут ко входу в парк со стоянки, а Джерри и Грэйси уже нетерпеливо семенят вперед, поглядывая друг на друга почти заинтереованно. — Тренер всех отпустил, меня оставил еще на полчаса на разбор полетов.
— Любимчик или козел отпущения?
— Капитан.
— И то, и другое, значит, причем одновременно, — подытоживает Смайт, сам себе кивая: ну, этого стоило ожидать — по Гилберту видно, что в запасе он сидеть точно не будет, равно как и слушаться чужих команд.
— Возможно, — задумчиво хмыкает Ник, глядя внезапно-одобрительно на Себастиана. — Я не рассматривал это в таком ключе. Не понаслышке знаешь, что ли?
— Проницательный какой.
— Ну-ка? Как называется команда? Сто процентов мы должны были с вами играть хоть раз за последние несколько лет.
— Соловьи. И играть вы с нами не могли, потому что это не футбольная команда. Я капитан хора нашей академии.
— Чувак, — качает головой Ник. — Гей, поющий в школьном хоре. Ты не можешь быть настолько стереотипным.
Вау. Да мы никак шутим об этом? Если честно, Себастиан даже думал, что Ник то ли не поверил ему тогда, то ли предпочел забыть, то ли забить, — ничего не знаю, ничего не было, — как делают иногда не самые прогрессивные родители или друзья. Так удобно: своя правда ближе к зоне комфорта. Себастиан даже в какой-то степени может понять эту позицию: в конце концов нужно держать себя не в руках, а в офшорах, где тебя не достанет грабительское налогообложение неуютной чужой истины.
Но Ник ничего так, справляется. То ли ему все равно, то ли правда не настолько уж и неуютная.
— Капитан команды, нетолерантный футболист с обращением «чувак». Кто из нас тут стереотипен?
— Могу еще в рожу дать, — дружелюбно предлагает Ник. — Для полноты картины.
— Лучше купи мне хот-дог в качестве компенсации за опоздание, — предлагает Себастиан почти в шутку, кивая на передвижную будку у самого входа в парк.
— Хот-дог? Серьезно? Холеный мальчик из прилизанной академии — и хот-дог?
— Надо же рушить стереотипы, — авторитетно отмахивается Себастиан и совсем не ожидает, что Ник ухмыльнется практически весело и направится к палатке, вручив ему поводок Джерри.
Ник возвращается через несколько минут, держа в руках три хот-дога в хрустящих салфетках.
— Невидимые друзья тоже требуют фаст-фуда? — интересуется Себастиан, забирая свою порцию и кивая на третью.
— Типа того. Белковое окно после тренировки требует быстрых углеводов, — поясняет он серьезно.
— Боже, ты же не из этих замороченных бодибилдеров? — с подступающим раздражением фыркает Себастиан, пытаясь определить, как лучше распределить в руках два поводка и хот-дог.
— Нет. Это была теория. На самом деле я просто после тренировки могу сожрать слона, — и Себастиану почему-то нравится этот ответ: не хотелось бы, чтобы Гилберт действительно оказался зацикленным на подсчете белков и калорий качком, хотя какая, конечно, ему разница.
На седьмой раз — кажется, спустя две недели с первого, — Себастиан озадаченно понимает, что, кажется, у них с Гилбертом появились, во-первых, «они с Гилбертом», а во-вторых, что-то вроде традиции: тот, кто приезжает первый, покупает хот-доги на двоих. Это получилось как-то само собой: сначала Себастиан купил просто для того, чтобы не быть в долгу за прошлый раз перед Гилбертом, а потом уже завертелось. Впрочем, это не та вещь, над которой надо бы заморачиваться. Себастиан вообще не любит заморачиваться.
Сегодня очередь Смайта, и он как раз успевает подойти к центральному входу в парк с тремя хот-догами в руках и намотанным на запястье поводком Грэйси, когда на стоянку заруливает джип Ника.
— Держи, — вместо приветствия сообщает он, вручая Гилберту положенную двойную порцию, вот же сукин сын — повезло с обменом веществ.
— С кетчупом? — придирчиво уточняет тот, принюхиваясь.
— И двойной горчицей, — закатывает глаза Себастиан. — Честное слово, Гилберт, нам обязательно каждый раз отрабатывать этот бессмысленный алгоритм?
— Я должен быть уверен, — бормочет Ник, пропуская руку через петлю поводка, освобождая тем самым ладонь и забирая свои хот-доги.
Вторая половина октября — а это значит, что темнеет раньше и незаметно-быстрее. Они идут на автомате, уже выученными дорожками, отпустив на полпути собак — пусть побегают, — и те мелькают то и дело белыми кудрявыми пятнами под ногами и чуть впереди.
— Кажется, они привыкли друг к другу, — замечает Ник, наблюдая за Джерри, который не выпускает Грэйси из виду.
— Похоже на то, — соглашается Себастиан, совершенно точно не собираясь думать о том, что сейчас, по идее, Ник скажет — вот и хорошо, можно сворачивать эти вечерние праздные шатания. Это было бы логично, серьезно.
Ник и говорит. Тормозит плавно, щурится легко и говорит:
— У тебя соус. Вот здесь, — и проводит короткую черту у себя над верхней губой.
— Ага. Спасибо, — чуть озадаченно откликается Себастиан — это немного не та реплика, которую он ждал, — и смахивает на ощупь подсохший соус.
— Не-а, — дергает головой Ник, вглядывается насмешливо-сдержанно и вдруг тянется рукой, стирая след большим пальцем, легко задевая уголок губ, а затем быстро обрывает себя и прикосновение, словно очухивается.
— Грязно домогаешься? — понимающе цыкает Смайт, приходя ему зачем-то на помощь. То есть не зачем-то, конечно, а по вполне понятным причинам: обернуть все в шутку — его лучшая проверенная комбинация. Тем более когда тут и оборачивать нечего.
— Безусловно, — нарочито-серьезно говорит Ник и тут же зевает, мгновенно смазывая эффект.
— Никакой с тобой романтики, Гилберт, — разочарованно качает головой Смайт, а Ник разводит руками.
В этот вечер они гуляют на полчаса дольше — и все дело только в Джерри, погнавшемся за белкой.
В девятый раз все идет не так.
За окном показывают то ли конец октября, то ли противную монотонную серую морось, то ли уныние. В такую погоду хороший хозяин не выгонит собаку на улицу, но Себастиан — не хороший хозяин и уж тем более не хороший сын: остаться дома — значит выслушивать матушкины ржавые недовольства да и просто взаимодействовать, и если действовать Себастиан еще готов, тот вот та часть, что про взаимность, несколько проседает.
Себастиан сваливает. Прихватывает зачем-то с собой Грэйси — проникся сочувствием. Еще одного сеанса любви бедолага не выдержит.
— Валим, животное, — бормочет он ей, натягивая ботинки и цепляя с вешалки пальто, и выскальзывает бесшумно за дверь. Не то чтобы ему кто-то что-то сможет запретить, но в очередной раз пережевывать невнятные усталые слова? Увольте.
Грэйси он доносит до машины на руках — ничего личного, собака, просто не хочу, чтобы ты испачкала мне сиденья, — и сгружает назад. Грэйси, кажется, всё равно: если честно, Себастиан вообще не подозревает в ней особого интеллекта. Счастливая.
Странно, что Гилберт не написал — Себастиан ждал сообщения с отменой традиционного совместного выгула: погода действительно не располагает. Может быть, просто забыл или забил. Или решил, что у Себастиана хватит мозгов самому догадаться.
На стоянке у парка виднеется джип Гилберта — в гордом одиночестве или блаженном уединении, тут уж как посмотреть. Себастиан смотрит через запотевшее стекло.
— Приехал, — весело констатирует Ник, когда Смайт паркуется рядом и открывает окно, кивая. Приехал. Приехали.
— Какие планы? — интересуется Себастиан, привалившись щекой к контуру окна. Из соседней машины тонко струится дым — почти не различимо в мягкой плотности промокшего воздуха.
— Не знаю. Давай высунем их в окна, потрясем мордами друг перед другом и будем считать, что сеанс привыкания окончен?
Себастиан усмехается и молчит, золото. Он, вообще-то, не совсем об этом, но о чем в точности — сам не уверен до конца. Ему сегодня скучно. Как всегда, по дефолту. Ну и, может быть, что-то еще. Что-то другое, — как пишут или предлагают вписать во всяких социологических опросах и тестах, когда у тебя напряг с предложенными вариантами. Что-то другое. Что будем вписывать, мистер Смайт?
— Какие планы, Гилберт? — вписывает он еще раз, незаинтересованно, и засовывает ладонь в карман расстегнутого пальто, рассеянно нащупывая ключи.
— А. Да никаких, — ровно говорит Ник, мягко дергая плечом, и смотрит открыто, а Себастиан думает о том, что зря он, наверно, всё это. В этой жизни совершенно точно есть только, дай бог, пара людей, на которых можно положиться. Остальным — положить на тебя. Но что-то в том, как бездумно барабанит Гилберт пальцами по рулю, подгоняет Смайту догадку: в этом случае на того, кому положить на тебя, можно положиться самому. Сегодня.
— Тогда покажи мне дорогу до ближайшего виски-бара, — немелодично напевает-проговаривает он. Если что — всегда можно списать на то, что это была просто строчка из песни. Но Ник не выкидывает слов из песни — рачительный какой. И сообразительный.
— И не спрашивать, зачем? — подхватывает он вслед за Себастианом и Джимом Моррисоном.
— Не советую, — усмехается Смайт, включая на ощупь дворники.
— Ладно. Держись за мной и не теряйся, — Ник подмигивает ему, выбрасывает окурок щелчком из окна и плавно трогается назад, и Себастиан выдвигается следом, уцепившись взглядом за габаритные огни джипа Гилберта.
Через двадцать минут они приезжают на парковку перед баром средней руки и незамысловатого названия — «Последняя капля». Хорошо бы и политика у хозяина была на троечку — Себастиан не уверен, что поддельная ID-карта у Гилберта настолько же хороша, как и его.
— Давай посадим их в одну машину? — предлагает Ник, вылезая наружу. — Не дай бог еще зачахнут от тоски, разлученные.
— Ромео и Джульетту на ночь перечитывал?
— Это комикс?
— Ага. Про дуэли, подростковый секс и суицид в конце, — авторитетно сообщает Себастиан, вырубая мотор и выбираясь из машины.
— Чума на оба ваши дома, — комментирует Ник, качая печально головой. — Но подростковый секс определенно спасает ситуацию, — он хмурится, будто уточняя молча смысл перемещений Себастиана: — Минуточку, а почему ты несешь Грэйси в мою машину?
— Твою не жалко, — как идиоту — спокойно и ласково — объясняет Смайт, по-хозяйски распахивая заднюю дверь и сгружая Грэйси внутрь. — Ведите себя хорошо и помните про контрацепцию, — наставляет он, мягко хлопает дверцей и распрямляется, потягиваясь и морщась от так и не прекратившейся издевательски-неполноценной мороси. — Ты б окно немного приоткрыл им, что ли, — советует он.
— А то бы я сам не догадался, — не догадался бы, сто процентов, но разве Гилберт может промолчать или допустить, чтобы кто-то подумал о том, что он — не подумал? Вот это заморочки у людей.
Себастиан ждет, пока Ник снова заведет мотор, откроет заднее правое окно — на два пальца, не больше, — вырубит мотор, закроет машину и выставит сигнализацию, а сам в это время тянет из бумажника свою ID-карту, придирчиво рассматривая — ритуал, словно от раза к разу в ней что-то может измениться.
— Убери, — коротко бросает Ник, поравнявшись с ним, и поясняет в ответ на красноречивый взгляд Себастиана: — Если ты тычешь охраннику в лицо удостоверением, значит, предполагаешь, что тебя просто так могут не пустить, значит, не уверен в себе и в том, что тебе можно, значит, не дорос еще до бара.
— Готов поспорить, это два метра роста придают тебе такое самомнение, — убежденно откликается Себастиан, потому что, правда, — никому в голову не придет, что вот эта вот карманная версия колосса Родосского — несовершеннолетняя. Где факел проебал, чудовище?
— Зависть — некрасивое чувство, Смайт, — наставительно сообщает ему Ник, когда они подходят к двери бара. Гилберт дергает ее на себя и ныряет внутрь, Себастиан идет следом, кивает небрежно охраннику — тот и не думает рассматривать их пристально, удовлетворенный, кажется, внушительным видом Гилберта. Не то чтобы Себастиан его не понимал.
— Вот видишь. А ты боялся, — ухмыляется Ник вполголоса, и Себастиан раздумывает о том, слишком ли по-детски сейчас будет заехать ему локтем в бок.
— Я опасался, что нас скрутят прямо на пороге, потому что ты в черном списке хозяина за два последних дебоша и обесчещенную дочь, — отбивает он в итоге: лучше словами, чем почки, серьезно.
— Ты слишком плохо обо мне думаешь. Лестно, — Ник бросает куртку на стул за свободным столиком — помечает.
— Ты сейчас очень топорно флиртуешь. Надеюсь, ты в курсе, — фыркает ему в тон Себастиан, осторожно пристраивая пальто на спинку потертого стула напротив. Ник замирает в шаге, но тут же продолжает движение, лишь оборачиваясь через плечо:
— Иди ты. Я король пикапа.
— Да. Если ты про машину, — хмыкает Себастиан, едва не подталкивая его в спину между лопаток — сдерживается и даже не в последний момент, а в зародыше порыва. Они вообще друг друга не касаются — одно приветственное рукопожатие в самый первый раз, случайные точечные прикосновения при передаче поводка или хот-дога пару раз и тот самый слон-инцидент с соусом и спонтанной тактильной дурью Гилберта — по пальцам пересчитать можно. Это вполне нормальная ситуация — Себастиан не любит, когда его трогают посторонние люди. Да а кто любит вообще?
Приехать в виски-бар и пить пиво — глупо, а быть глупым Себастиану не нравится, поэтому они начинают сразу с бутылки Джима Бима. Что еще здесь делать? Со стороны может показаться, что они интеллигентно отдыхают, но нет, закидываются планомерно, неспешно и уверенно. Молча, что характерно. Ну, в понимании Себастиана — молча. В том молчании, которое золото. В идеально выверенном, когда ненавязчивый диалог плещется, как виски на дне стакана, а сцапать-посмотреть, о чем он, — не получится. Ни о чем, потому что.
— Ты боишься птиц? — Ник вертит в руках незажженную сигарету — курить в баре нельзя, а на улицу переться ему, видимо, неохота. Себастиан хочет спросить, давно ли Гилберт на анаболиках или это врожденная травма головы, но в нем почти полбутылки бурбона и бессознательная высокоградусная вежливость. Ладно, ему просто лень строить длинные предложения, поэтому он лишь неопределенно дергает головой.
— После старины Хичкока — еще как, — усмехается Себастиан в свободной манере.
— Нахер чаек, — морщится Ник, отпивая из своего стакана, а Себастиан одобрительно выгибает бровь:
— Я еще не переварил, что ты знаешь про Ромео и Джульетту, пощади, — виски оседает на языке, впитывая в себя буквы и интонации: наверно, поэтому они выходят чуть мягче.
— Е=мс2, столица Австралии — Канберра, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, je m'appelle Nick, Джек Лондон — это псевдоним, — старательно демонстрирует Ник положенные зачатки разума, загибая пальцы, от мизинца к большому, а не наоборот, как все нормальные люди.
— Убедил, — хвалит его Себастиан, откидываясь на спинку стула и расслабленно рассматривая сжатый кулак, в котором Гилберт держит базис средней школы. Если разжать, интересно, забудет все тут же? Упорхнут знания, как птица с ладони? Кстати, об этом.
— Что не так с птицами?
— Ммм?
— Ты спрашивал. Про птиц.
— А. Просто, — пожимает плечом Ник и допивает махом виски из стакана, опуская его на стол с призвуком финала: то ли завязывай доебываться, Смайт, то ли поехали домой. Домой Себастиан точно не хочет: он и так дома, если учитывать его личную призму восприятия этого слова. Дом — это ты сам, весь, по себе и для себя, и больше ничего. Остальное — улицы, на которые ты, конечно, периодически выбираешься за сигаретами, кофе, продуктами, случайными связями и спонтанными идиотскими авантюрами, но не более того.
Ник все-таки уходит курить — не выдержал, — а Себастиан наливает себе еще: завязывать доебываться легче всего предварительно развязав с выпивкой.
— Гилберт.
— Смайт.
И тут, в общем-то, всё. Дальше — глухо.
— Заебись сицилийское утро, — веско и хрипло подытоживает Гилберт, не делая попыток хотя бы привстать. Лежит, как озеро. А у Себастиана сейчас нет камней в карманах, как назло. Более того, он не очень уверен, есть ли у него вообще карманы.
— Ты назвал меня головой лошади? — озадаченно интересуется он, не способный сейчас на какой-то достойный ответ или хотя бы простейшую нервную деятельность.
— Да? — неуверенно отвечает Ник, видимо, пожимая плечами, но выглядит это очень странно. Как невнятная рябь по воде — откуда только, Себастиан же без карманов.
— Ты злой, — убежденно упрекает он, поворачивая голову и замечая вдруг: — И курносый.
Ник издает непонятный звук и с силой опускает ладонь на лицо, прикрывая нос. За окном только-только начинает не то что светлеть, а просто не так сильно довлеть непроглядной темнотой, как ластиком стираются густые верхние слои простого карандаша на бумаге, и Себастиан тянется вперед, к оказавшейся теперь рядом руке Гилберта, перехватывает за запястье и поворачивает бестрепетно к себе. Подсвеченный циферблат часов выдает ему 7:37. Лихо.
— Собираешься грязно приставать? — сонно спрашивает Ник, продолжая раскидываться неподвижно.
— Не то слово, — решительно зевает Себастиан и посылает все нахер, переворачиваясь набок, спиной к Гилберту. — Не смей меня будить еще часов тридцать.
— Мгм, — летит ему с каменным энтузиазмом в ответ, и Себастиан почти блаженно отключается, но не выдерживает в последний момент:
— Это что, была надежда в твоем голосе? — не поворачиваясь, бормочет он в подушку.
— Господи, просто заткнись, — стонет Ник. Себастиан с большим удовольствием, кстати, затыкается и проваливается в сон с приблудной мыслью о том, что курносый Гилберт — это даже мило.
Второе пробуждение выходит более осознанным: Себастиан просыпается от того, что кто-то настойчиво лижет его предплечье, и, учитывая, с кем он проснулся в предыдущий раз, ситуация довольно пикантная и с тонкой нотой сюрреализма.
— Джерри, — ну, конечно. — Джерри, что ты ко мне вяжешься, иди вон над хозяином издевайся, — советует ему вполголоса Смайт, вытирая руку об одеяло. Гилберт никуда не делся — да и куда бы из собственной спальни? — спит на животе и на своей половине одеяла. Себастиан рассматривает его бегло: вчерашние джинсы, вчерашняя белая борцовка, в которой он был под толстовкой. Все на месте, даже носки. Естественно. Это только в фильмах можно переспать с кем-то сильно по пьяни — в жизни мало того, что не встанет, так еще и укачает в процессе.
Себастиан осторожно выпутывается из одеяла и придирчиво разглядывает Гилберта, раздумывая, куда бы его ткнуть: так, чтобы разбудить, и чтобы не очень откровенно. Хотя сам факт наблюдения с расстояния нескольких сантиметров за спящим человеком — уже дохрена лично.
— Гилберт, — зовет он, тряся его за плечо. — Мне нужна моя машина, моя собака и мое право на личное пространство.
— Ни в чем себе не отказывай, — через полминуты бестрепетных встряхиваний наконец откликается он, безапелляционно переворачиваясь набок. Это даже в некотором роде занятно — как перекатываются мышцы под пальцами, когда перекатывается эта махина: Себастиан как руку в добрые гуттаперчевые жернова засунул.
— Ник, — идет на крайние меры Смайт, трогая его одним только именем. На самом деле, он мог бы спокойно выбраться из кровати сам, но а дальше что? Он не знает адреса, не знает, где и как оставил свою машину, не знает, дома ли родители и младшая сестра Гилберта? Не хотелось бы выскальзывать из спальни их сына в таком потрепанном виде, да еще и под мышкой с собакой, как две капли воды похожей на их собственную. Себастиану не нужна слава совратителя натуралов, уносящего с собой домашнюю живность в качестве трофея. Спасибо, как-нибудь без этого.
— Боже ты мой, Смайт, — бессильно стонет Ник, перекатываясь на спину и подтягиваясь вверх, садясь в кровати и с силой потирая лицо. На ладонях толсто голубеют вены — совсем, что ли, не выспался? — а пальцы тащат за собой какую-то нечеткую ассоциацию из вчерашнего алкогольного марева, но выманить ее на свет божий — не вариант. Пробуждение с похмелья вообще всегда напоминало Себастиану попытку влезть в себя, как ногами в непросушенные с ночи ботинки. Впрочем, некоторые и при абсолютной трезвости испытывают подобные ощущения, когда каждое утро в собственную шкуру — как в сырую обувь: по размеру вроде бы ничего, но стылый дискомфорт теперь точно до вечера. — Может быть, тебе еще и кофе в постель? — участливо интересуется Ник, прокашливаясь.
— Было бы не плохо. Загладишь вину за голову лошади, — предлагает ему Смайт, потягиваясь.
— Обойдешься, — вежливо отвечает Ник и не смотрит на него тоже крайне вежливо. И старательно. Встает с постели, поводит плечами и душераздирающе зевает.
— Гилберт. Что за татуировка?
— Что?
— У тебя на спине. А что, есть еще какая-то?
— А. Нет. Дракон, — методично отвечает он на каждый вопрос Себастиана — не раздраженно, а просто как-то отупело. — Команда у нас — «Тёрстон Дрэгонз», сам понимаешь.
— Так ты, значит, девушка с татуировкой дракона, — тянет Себастиан, ухмыляясь: ну, Гилберт, зачем ты сам вложил в мои руки это оружие, этот арбалет глумления?
— Так. Я забываю про голову лошади, а ты про это, идет? — торгуется Ник, цепляя со стола сигареты и направляясь к окну.
— Ладно. Где моя машина? Собаку я уже и сам нашел, — комментирует Себастиан, вытряхивая крайне недовольную Грэйси из одеяла и демонстрируя Гилберту. — Вот.
— Потрясающе, — отзывается тот, прикуривая и запуская по комнате первые горькие ноты. — Машина твоя у бара осталась. И моя тоже. Мне хватило мозгов самому не сесть за руль и тебя не пустить. И собак не забыть. И тебя на себе дотащить.
— Мой герой, — цыкает Себастиан, скатываясь с кровати вместе с Грэйси, и выпрямляется. — Черт с ним, поймаю такси. Дома есть кто-нибудь?
— Не-а, родители на работе, сестра в школе.
— В той же, в которой и тебе бы неплохо сегодня быть?
— Ага. Но нахер, я не способен. Душ, кофе, спать, — отличный план, Себастиану и самому нравится — так, что аж не нравится. Потому что слишком буднично и реально все это звучит, слишком близко и возможно: вот он Гилберт, вот она кровать, из которой они, между прочим, пару минут назад вместе вылезли; вот он пустой дом, вот он почти месяц непонятных танцев, недомолвок, недокасаний, параллельных смыслов, альтернативных предложений — как хочешь, так и пониманий. Гилберт ничего не делает и не собирается, Себастиан ничего не ждет и не собирается.
Что-то другое.
— Ты в курсе, что дракон — это не птица? — внезапно для самого себя спрашивает Себастиан, кое-как приводя в порядок прическу, вернее, ее остатки.
Гилберт молчит недолго — вспоминает или сожалеет уже?
— Смайт. Не заставляй меня демонстрировать тебе еще и свои познания в герпетологии. Драконы — это рептилии, — со знанием дела говорит Ник, затягиваясь, и Себастиан кивает рассеянно: так он и думал, что дело не в драконах.
— Ты ведь понимаешь, что драконов на самом деле не существует? — светски спрашивает он, поворачиваясь полубоком. Ник выглядит оскорбленным:
— Закрой дверь с той стороны.
— И зубных фей. И лепреконов.
— Ненавижу тебя.
Себастиан хмыкает самодовольно, кивает ему победно-прощаясь, дергает дверь на себя, выпуская Грэйси наружу.
И смелости у тебя, — мысленно добавляет он, выходя в коридор и пробираясь бесшумно — на всякий случай — по дому. Выскакивает на улицу, влезая на ходу в пальто и морщась недовольно: не привык ходить в той же одежде, что и спал, да и вообще — спать в одежде. Чертов Гилберт. Мог бы и раздеть.
Да нахер это всё, серьезно. Себастиан алогично чувствует себя продинамленным, хотя по факту придраться не к чему: ни слова вслух, ни предложения напрямую, ни даже откровенного намека. Ну, напился с парнем, с которым знаком меньше месяца — Себастиан и на меньших дистанциях устанавливал близкий контакт. Просто… чёрт.
Он ругается себе под нос, встряхивается и ловит машину. Через полчаса они с Грэйси уже дома. Еще через двадцать минут Себастиан отмокает в ванне, через час — заваливается спать в своей собственной постели.
А еще через день появляется Блейн.
Ястреб падает вниз, прямо на скалы, — и у Ника почти успевает заторможенно ёкнуть сердце, — когда он снова тягуче поднимается вверх, как будто кто-то с неба запускает хищное пернатое Йо-Йо — туда-сюда.
Хватит.
Ник тянется за пультом. «Animal Planet» в семь вечера буднего дня — и это ты либо пенсионер, либо дошкольник, либо непролазный неудачник-ботан.
Либо что-то другое.
Нахрен телевизор. Ник вырубает его и поднимается с дивана, потягиваясь. Джерри мгновенно воспринимает его перемещения как сигнал к вечерней прогулке.
— Вот уж вряд ли, — сообщает ему Ник строго. Джерри наклоняет голову набок и ждет объяснений. Объяснения — это пожалуйста, этого добра у Ника полные карманы.
— Хватит с вас. Привыкли уже и так достаточно, — например, вот это. Чем не объяснение? Собаки действительно начали привязываться друг к другу. А дурной пример, как известно, ничем хорошим не оборачивается.
Гребаный Смайт.
Ник просто внезапно не знает, что делать с образовавшейся прорвой времени — три свободных вечера в неделю. Не выгуливать же ему одному Джерри, пока Смайт выгуливает этого… как его. Неважно. Того, из-за которого «Нет, Гилберт, я сегодня не смогу». Который раз подряд.
Ник не любит, когда установленный график жизни виляет на маршруте, как занесенная машина по гололеду. Вот и всё. А если кто-то видит в этом неясном раздражении еще что-то, — пусть первым бросит в Ника лупу. Он не обломается — подберет: глядишь — разглядит. Разглядел же за этот месяц мягкую щетинку, когда Себастиану лень бриться, едва заметный кратер под левой бровью — весело отболел ветрянкой, Смайт? — длинные аккуратные пальцы — наматывают уверенно поводок, обхватывают стакан с виски, протягивают Нику хот-дог, зеркалят его прикосновение над верхней губой, — и неладный бамбуковый характер — эластичный и прямой одновременно, как хочешь — так и понимай.
Ник определенно не хочет. Понимать, как минимум. Он хочет, чтобы все было как раньше — пару месяцев назад, до всей этой кутерьмы с собаками, прогулками, разговорами Шрёдингера (то ли есть смысл, то ли нет), строчками чужих песен, буквами собственных откровений, совместными, мать их, пробуждениями.
Но отменить уже ничего не получится — за всё в этой жизни надо платить: за Доктор Пеппер и за собственные решения, — зато свернуть и предотвратить можно. Не было ведь ничего, в самом деле.
И не будет. Ник просто выгуливал собаку с хозяином потенциальной великой любви Джерри. Обычное дело.
Ник гладит Джерри и идет на кухню, тащит из холодильника банку тоника и поднимается к себе наверх, насвистывая «Полёт кондора». Мелодия красивая, название приятное, только вот птица уродливая. То ли дело…
Звонок мобильного отвлекает Ника от тех мыслей, которые не положены взрослому парню восемнадцати лет. Ник тянет телефон из кармана джинсов и удивленно смотрит секунду на экран.
— Смайт, — отвечает он наконец, прижимая телефон плечом к уху и открывая банку тоника: на всякий случай. Будет чем объяснить себе хининовую горечь во рту.
— Привет, Гилберт, — раздается на другом конце несуществующего провода, и голос Себастиана расплывается на фоне музыкальной катастрофы.
— Привет, — легко соглашается Ник, отпивая из банки и тормозя на лестнице, приваливаясь спиной к перилам: почему-то не хочется тащить Себастиана к себе в спальню. Еще раз.
— Занят?
— Да, — думает Ник. Заучиваю двадцать четыре скрижали собственной глупости.
— Отлично. Приезжай тогда, — говорит он. Да конечно, обязательно. А не пошел бы ты, Смайт?
— Куда?
— Не знаю. Сейчас спрошу адрес и скину сообщением. Не тормози только, Гилберт, как ты обычно это делаешь, — и Себастиан отключается, а Ник спокойно засовывает телефон обратно в карман, хотя с большим удовольствием засунул бы его сейчас в преисподнюю. Вместе со Смайтом, который из нее и вышел, не иначе. Снова — сказал и не сказал, раскрылся голограммой, рисунок которой меняется в зависимости от угла обзора. Не тормози — это не опаздывай?
Безусловно.
Через пару минут приходит смс с адресом, и Ник понятия не имеет, где это. Придется запустить навигатор, хотя Ник недолюбливает его и тот факт, что начиненная электронными мозгами коробка указывает ему, куда ехать.
Еще через полчаса он паркуется рядом с клубом «Квантум» — сам ни разу здесь не был и, если честно, не то чтобы очень хочет, но раз уж зачем-то приехал, придется. Ник беспроблемно попадает внутрь, жмурясь в первую секунду от контраста темноты и вспышек светомузыки. Смайт что, позвал его танцевать? Господи боже, как это стало его жизнью?
Ник протискивается внутрь, оглядываясь раздраженно по сторонам. Вообще, он любит большие тусовки и громкую музыку, но не сегодня. Сегодня он хочет немного конкретики и разъяснений, а потому выбирает дорогу, которая никогда еще не подводила в таких случаях: к бару. Как в шоу-бизнес или на пару ступеней вверх по карьерной лестнице можно попасть через постель, так и в некоторую жизненную упорядоченность и беспечную честность попадают через барную стойку.
— Не-а, — вклинивается вдруг в его теорию голос Смайта, а на плече образовывается знакомая хватка. — Ты сегодня не пьешь, ковбой.
Ник разворачивается, избавляясь от прикосновения, и смотрит на Себастиана сверху вниз.
— Это почему, интересно?
— Потому что тогда тебе не было смысла приезжать, — фыркает Себастиан, откидывая волосы со лба — правда танцевал, что ли? Ник почему-то не может представить себе танцующего Смайта. Милостивы к нему боги.
— А, то есть предполагается, что смысл вообще есть? Я что-то не вижу пока.
— Смысл есть всегда, Гилберт, — пожимает плечом Смайт, и Ник отмечает, как ходят ключицы в вырезе свитера-поло. Нет, нет смысла, никакого. — Я был с Блейном в «Скандалах», но его фарфоровый бойфренд не оценил наших танцев и увел мою добычу домой, чистить перышки. Так-то, — улыбается беспечно Себастиан, покачиваясь в такт музыке. — Мне стало жалко потраченного вечера, и я приехал сюда.
— Захватывающая история, — бесстрастно отзывается Ник, выгибая бровь. — Я здесь при чем?
— Ни при чем, — как-то даже удивленно замечает Смайт, хмурясь. — А. Отвезешь меня домой.
— Ладно.
— Да я не спрашивал, — отмахивается Себастиан, а Ник очень хочет поинтересоваться, почему он не мог вызвать такси? Но вместо этого он просто скрещивает руки на груди и смотрит.
— Поехали тогда, — устало говорит он. — Поехали, Смайт, — Нику бездумно хочется выдернуть Себастиана из этого балагана, шума и чужих людей вокруг, хочется выдернуть из сегодняшнего вечера, в котором был Блейн и танцы с ним — а он твой тип? К нему ты собираешься грязно приставать?
— Поехали, — неожиданно покладисто соглашается Себастиан, кивая головой, и начинает пробираться на выход.
Ник выдвигается следом, расчищая себе дорогу взглядом, как Моисей воды Красного моря. Когда он выходит наружу, Себастиан уже ждет его около клуба: руки в карманах, а ворот пальто расстегнут. Логика торжествует, но ночевать здесь не остается. Ник закуривает — в машине с наступлением холода курить особо не получается: пепельницы не предусмотрено и нужно открывать окно.
— Ты правда был занят, когда я позвонил? — интересуется вдруг Себастиан.
— Типа того. Смотрел передачу про ястребов, — почему-то не врёт Ник, запрокидывая голову и выдыхая дым в небо, жмурясь от дергающегося света неоновой вывески, бьющего по глазам.
— Ястреб, значит? — серьезно спрашивает Смайт, а у Ника нехорошо стынут кости от этого вопроса: Себастиан четко идет по следу, который по глупости оставил тогда Ник.
— Нет, — коротко отвечает он. Не ястреб. Не твое дело. Не лезь.
— Феникс? — Себастиан шагает вперед всего на полшага, а кажется, что продолжает наступать и наступать, уверенно и интуитивно нашаривая что-то, нащупывая, перебирая — как простым бесхитростным движением подцепляет пальцами серебряного феникса, висящего на шее Ника.
— Нет, — упрямо улыбается Ник, затягиваясь. То есть это, конечно, феникс, но Себастиан ведь не про это.
— А ты? Ты боишься птиц, Гилберт? — хлещет его прямотой Себастиан, все еще поглаживая тонкое крыло феникса. Рядом хлопает дверь, но Ник фиксирует это только окантовкой сознания, весь сосредоточенный на том, как близко сейчас лицо Себастиана — слишком близко, чтобы между ними смогло просочиться дружеское участие.
— Педики уже и сюда добрались, — раздается сбоку, и Ник, блять, благодарен, от всей своей неуютной души благодарен.
— Есть желание поговорить об этом? — мгновенно реагирует он, разворачиваясь и улыбаясь предупредительно-вежливо, а феникс, выскользнув из пальцев Себастиана, мягко опускается на свое законное место. Знает свое место, птица.
— С удовольствием, — откликается парень, отодвигая назад свою спутницу и направляясь к Нику. Ну еще бы рукава закатал для совсем уж безвкусного пафоса.
— Стив, не надо, — упрашивает его девушка, тревожно оглядываясь вокруг. — Пожалуйста, поехали домой.
— Не волнуйся, милая, я быстро, — ухмыляется Стив, и Ник кивает девушке — не переживай, красавица, он и правда быстро, надолго я его не задержу.
— Гилберт, — весело окликает его Себастиан. — Твоих сэкономленных на школьных обедах денег явно не хватит на лечение Стива, когда ты сломаешь ему хребет, — предупреждает он и подходит ближе, цепляя за ладонь: берет за душу — как за руку, спокойно, скучающе, уверенно-бесцельно. — Себастиан Смайт, — представляется он девушке, кивая галантно и дергая Ника к машине. — И не благодари, — великодушно предлагает он ей, но пальцы на ладони Ника напряжены не в пример расхлябанным интонациям. Смайт отпускает его, когда они подходят к машине, терпеливо дожидается, пока Ник вырубит сигнализацию, забирается внутрь и устраивается с комфортом, вытягивая ноги вперед.
Ник заводит мотор и трогается с места, поглядывая в зеркала.
Себастиана хватает на пять минут.
— Дебил ты, — отстраненно-сосредоточенно говорит он, рассматривая темные витрины за окном.
— Поясни.
— Зачем?
— Зачем пояснять? — Ник петляет по кочкам болота-разговора как петляет аккуратно между машин.
— Зачем ты полез во всё это?
— Он назвал меня педиком, — пожимает плечом Ник.
— Это так обидно? — Себастиан поворачивается, Ник видит это боковым зрением, потому что он поворачиваться сейчас точно не собирается. Небезопасно это. Из-за дороги. Да и вообще. — Быть педиком что, действительно так унизительно для тебя?
Ник стискивает руль и выдыхает глубоко.
— Это не… дело не в этом, Смайт. Это другое.
— Что-то другое, — Себастиан неожиданно хмыкает невесело. — Что-то другое.
Ник бросает на него быстрый взгляд, но молчит. И так уже наговорились сегодня.
Они едут по полупустым ноябрьским улицам, радио бормочет что-то невнятное, и Нику бездумно хочется, чтобы эта дорога не кончалась.
— Не забудь, пожалуйста, что у нас через неделю спаривание, — светски напоминает ему Себастиан, и окей, Ник берет свои слова обратно: дороге неплохо бы, пожалуй, кончиться вот прямо сейчас.
— Я помню, — как, предполагается, он должен был забыть, если ради этого все и затевалось?
— Умница, — хвалит его Себастиан и снова усаживается прямо. Молчит до самого дома, успев даже, кажется, задремать, а потом смотрит растерянно, когда Ник расталкивает его осторожно: приехали.
— Ладно, спасибо, — Смайт трет лицо ладонью, встряхиваясь, и Ник неопределенно кивает — пожалуйста, не за что, не делай так больше, обращайся.
— Увидимся, — выбирает он нейтральное, снимает блокировку с двери Себастиана и смотрит вперед перед собой. Себастиан почему-то сидит еще секунд десять, глядя на него раздраженно и в упор. Ник не поворачивается.
— Дебил ты, — повторяет он по итогам наблюдения и выходит, неслышно хлопнув дверью.
— Блять, — выдыхает Ник, прикрывая на секунду глаза и сдерживая глупый порыв с размаху впечатать кулак в руль — машина ни при чем, машина ведь не виновата, что ее владелец — дебил. — Блять, — повторяет он, сердито хватаясь за болтающегося на цепочке феникса.
Себастиан спрашивал, боится ли Ник птиц. Вот тебе ответ, Смайт.
Ник их ненавидит.
— Они вообще собираются?.. — интересуется Ник, наблюдая за Джерри и Грэйси, расположившимися около кресла и мирно посапывающими.
— Понятия не имею, — отзывается задумчиво Себастиан. — Может, им не нужны свидетели?
— Мы два раза уходили пить кофе, — напоминает ему Ник, поднимая голову. Смайт стоит, привалившись бедром к столу и запихнув ладони в задние карманы домашних джинсов, — Ник не видел его таким расслаблено-открытым давно, примерно никогда.
— Так, может, они как раз в один из этих промежутков и…— Ник дергает головой неопределенно-красноречиво, а Себастиан выгибает бровь и усмехается выжидающе:
— Давай, ковбой, еще немного, и ты сможешь произнести слово «секс», — покачнувшись, Себастиан отлипает от стола и подходит к Нику, останавливаясь за его спиной. Ник подбирается и устраивает голову в ладони согнутой в локте руки.
— Давай подумаем, что мы делаем не так, — лениво предлагает Смайт, перегибаясь через спинку кресла и по-хозяйски обхватывая Ника одной рукой под шеей — нормальный дружеский жест. Вот это, например, думает Ник. Вот то, что ты сейчас делаешь, — явно не так. От Себастиана пахнет ненавязчивым одеколоном и больше ничем — Ник точно может сказать. Сложно, вообще-то, ошибиться, когда чужой подбородок упирается тебе в затылок.
Ладно. Это ведь не считается — Ник же не смотрит ему в глаза. Личное — это всегда про глаза, точно не про затылки.
— Ну. Может, им просто это не надо? Бывает же такое.
— Это животные, Гилберт, — фыркает Смайт ему в макушку, запуская мурашки от основания черепа и вниз — как бумажные кораблики по воде. — Они не могут не хотеть, у них инстинкты.
Это у меня инстинкты, — сдержанно думает Ник. Схватить за руку, которой Смайт его держит, перекинуть через себя и завалить на пол — грязно домогаться. Что в его понимании вообще — грязно домогаться? Зажать где-нибудь в не очень подходящем месте — так, чтобы не дернулся никуда, — просунуть колено между ног и залезть ладонями под футболку? Или это не очень грязно? Ник бы мог, правда. У Ника слишком богатая фантазия.
— Рано, наверно, — отвечает он. — Еще не время, значит.
— Это самая убогая отмазка, которую я когда-либо слышал.
— Ну, знаешь. Это и твоя собака тоже, вообще-то.
— Собака, — тянет Себастиан. — Ну да. Собака, — повторяет он, убирая руку с плеча Ника и отходя назад. — Ладно, давай попробуем дней через десять: раньше у меня времени не будет, отборочные в самом разгаре.
— Давай, — Ник ненавидит себя за то облегчение, которое испытывает сейчас: то ли от того, что Себастиан не трогает его больше, то ли от того, что все еще предлагает что-то, а десять дней — богатая отсрочка.
продолжение в комментариях
Автор: Капитан Колесников
Бета: alada
Артер и оформитель: hatter.mad and glad u came
Размер: ~ 13.500 слов
Пейринг/Персонажи: Ник Гилберт/Себастиан Смайт
Категория: слэш
Жанр: romance, UST, character study; попытка вписать пейринг из преисподней в канон
Рейтинг: R
Саммари: Волк лает хрипло и беспомощно, беркут — молчит и держит добычу за горло. Ждет хозяина.
Не ест убитого без команды. Ник спит в эти дни — как убитый.
Предупреждения: мат, ООС, авторский стиль и пунктуация, заигрывания с нормами христианской морали.
Дисклеймер: все украдено до нас
Ссылки на скачивание:
— Они, блять, одинаковые, — глубокомысленно подводит итог Ник.
— Ну. В этом смысл, — хмыкает Себастиан, хлопая себя по коленкам и поднимаясь со стула.
— Ты запомнил, какая из них твоя?
— Беленькая, — серьезно говорит Смайт.
— Это хорошо. Потому что моя ведь черненькая, — Ник закатывает глаза, выразительно кивая на настороженно обнюхивающих друг друга двух абсолютно идентичных собак. Белых.
— Кофе? — вежливо предлагает Себастиан. Он вообще чрезвычайно вежлив в это время суток, несмотря на то, что беспробудно трезв.
— Чай, — корректирует Ник и добавляет почти угрожающе: — С молоком, — словно предупреждая любые попытки оскорбления своих вкусовых пристрастий. Да ради бога, Себастиану вообще все равно, хоть кумыс или кровь вепря.
Себастиан кивком головы приглашает Ника следовать за собой на кухню, шлепает на стол документы на Грейси, щелкает чайником и достает две одинаковые кружки. Гилберт усаживается на высокий барный стул легко и вальяжно, словно в кресло падает, и тянет к себе папку. Себастиан не выдерживает через минуту.
— Ты ведь нихрена не понимаешь в этом? — усмехается он, наливая себе кофе, а Нику разводя странно-коричневую бурду с молоком.
— Не-а, — беспечно признается тот, перебирая бумаги и морщась то ли со скуки, то ли от раздражения. — Так. Я еще раз попробую. Международная кинологическая ассоциация, номер родословной, порода Котон де туло — вау, точно как моя, — окрас, клеймо, бла-бла-бла, — он отпивает из чашки не глядя, продолжая всматриваться в документы. — Бюрократическая дурь, — выносит он наконец вердикт, отодвигая папку и барабаня пальцами по столу.
— Очень элитная бюрократическая дурь, — равнодушно поправляет его Себастиан, которому, по большому счету, нет никакого дела ни до собаки, ни до ее родословной. Это всё прихоть внезапно нагрянувшей матушки: ей пришло в голову, что Грейси полезно родить. Смайт не понимает, почему бы матери не озаботиться этим по возвращении во Францию. Единственное, что он тоскливо понимает, так это то, что, кажется, в ближайшее время она не собирается уезжать, и поэтому проще уже выполнить ее каприз: глядишь — отвяжется. Честное слово, лучше пусть Грэйси принесет матери потомство, раз уж от сына этого ждать бесполезно.
— Да похер, — лениво качает головой Гилберт, оборачивая широкую ладонь вокруг чашки. — Нам щенки не нужны. Сестра просто хочет, чтобы мальчик порезвился, — ухмыляется он. — А то она мне все мозги проест, что я сам развлекаюсь, а на Джерри мне плевать.
— Младшая? — почти сочувствующе спрашивает Себастиан, усаживаясь напротив и откидываясь на спинку стула.
— Ага.
— Мои соболезнования.
Ник выгибает бровь заинтересованно-весело:
— Знакомая боль, да?
— Моей четырнадцать, и я не знаю, как я допустил это и не задушил ее в колыбели.
— Сплоховал, — соглашается Ник, оглядываясь по сторонам. — Курить можно?
— Врачи не советуют, — пожимает плечами Себастиан. — А так — кури на здоровье. Пепельница около раковины, — не обломается, сам возьмет: лимит гостеприимства Себастиана закончился где-то между «Привет» и «Кофе?».
И Ник, конечно, не подводит — Себастиан вообще начинает подозревать, что он по жизни не обламывается, купина неопалимая и ветхозаветная: недорогие групповые туры из Израиля в Египет не интересуют? — встает и цепляет пепельницу, брякает на стол со стеклянным призвуком и усаживается на место. Тянет из кармана джинсов пачку «Мальборо» и простую пластмассовую зажигалку, сует сигарету в рот и прикуривает, выдыхая дым в сторону — небрежная вежливость. Себастиана внезапно не раздражает даже, как Ник курит — по делу, что ли. Без позы. И вполне вероятно, что это единственное, что он делает не напоказ.
Ник пьет свой чай с молоком и бездумно листает документы — в сотый, кажется, раз, — и Себастиан тянется за идентичной папкой, которую всучил ему Гилберт, — бумажки на Джерри, будущего Мистер Ты-скоро-станешь-папой. Не то чтобы Себастиан съел собаку на разведении собак, но заняться больше откровенно нечем, разве что раздраженно натыкаться постоянно на V-образный вырез футболки Гилберта — то еще удовольствие, на самом деле. Выше пояса, но ниже среднего.
Ник крутит дымные кольца по воздуху, чередуя затяжки и глотки чая, три к одному. Себастиану решительно не о чем с ним разговаривать. И это приятно-взаимно. Если бы Гилберт начал спрашивать, кем Себастиан хочет стать, когда вырастет или как он провел лето, Себастиан бы точно подогрел ему еще чай и окатил бы. Щедро. Он все еще чрезвычайно гостеприимный.
— Ладно, — вдруг решительно говорит Ник, и Себастиан заинтересованно поднимает голову: что, в самом деле услышал внутренний выбранный курс Смайта про чай и тупые вопросы и так легко соглашается? Уступчивый какой, надо же. — Это всё лирика. Теперь к практике.
— Хочешь попрактиковаться в спаривании? — последнее слово Смайт сопровождает едва заметно вздернутой бровью и наклоном головы набок.
Ник только смотрит недоверчиво-непонимающе в ответ, словно случайно на ноль разделил, и даже пепел забывает стряхивать: серый столбик грозит распылиться вот-вот, рухнуть легковесным дисперсным фениксом на тщательно отполированную поверхность стола: во время хаотичных набегов матушки домработница почему-то рьяно вспоминает о своих обязанностях. Возможно, все дело в том, что в мирной жизни Себастиан просто не позволяет ей наведываться чаще, чем раз в две недели.
— Я про дальнейшие действия, — уточняет Гилберт, видимо, не совладав с такой тонкой материей, как ирония. — Когда у Грейси течка? — и хорошо, что Ник оказался не из этих умалишенных хозяев, которые допекают мир вездесущей метонимией: мы поели, у нас аллергия на новый корм, нам не нравится новый поводочек. Когда у вас течка — и Себастиан бы точно потянулся к чайнику.
— В начале ноября, — он пожимает плечами, не совсем уверенный.
— Через месяц, значит, — сам себе утвердительно кивает Ник, что-то прикидывая. — Ладно. Должны успеть, — Себастиан ждет — он точно не собирается спрашивать. Идиотская манера общения у Гилберта: выдавать только верхушку айсберга своих размышлений, предлагая собеседнику поупражняться в телепатии. — Я позвоню завтра-послезавтра, договоримся о времени и месте выгула.
О. Начинает проясняться. Главное теперь — не спугнуть. Себастиан вообще маэстро незаинтересованного молчания и красноречивой немоты. Он в принципе считает, что собеседнику не стоит протягивать руку помощи, — еще чего. Если кому надо, сам все выложит, декоративно украсив голубой каемочкой. Тут главное выждать-выжать, не давить и не подгонять. Порой молчание гораздо оглушительней слов и оскорблений и могущественней громких окриков. В нем тихо копошится неизвестность и полное непонимание позиции и планов собеседника. Не то чтобы Смайту часто загоралось кого-то припугнуть, но арсенал своей оружейной палаты всевозможных манипуляций он пополняет охотно.
Ник раздавливает желтый окурок в пепельнице, оставляя его в использованном одиночестве на прозрачном дне, залпом допивает чай и поднимается-стекает со стула, махом занимая словно половину кухни. Себастиан даже как-то лениво опасается, что он проделает своей русой башкой совсем не художественную пробоину в потолке, но это, конечно, перебор.
— Просто, для истории, — не выдерживает Себастиан, провожая Гилберта через гостиную, где они тормозят на короткую остановку, чтобы подобрать Джерри. — Зачем выгул?
И, конечно, Ник смотрит на него как на идиота. Или как на всех, разницы нет.
— Привыкли чтобы, — поясняет он медленно, спасибо, что не по слогам. — Не знаю, как Грэйси, но Джерри очень разборчивый, — «весь в папочку» почти прозвучало, почти прилипло к воздуху, и Себастиан хмыкает. Ну-ну. Сестра, говоришь, попросила? Ну, два метра ввысь, полметра — вширь и красные «Мальборо» — не пристало нянчиться с собачками, а, ковбой?
Себастиану, в сущности, плевать. Просто занятно бывает наблюдать и оказываться правым.
— Ладно. Звони, — великодушно соглашается он, кивая то ли Нику, то ли на выход: как хочешь — так и понимай. Ник понимает. Окликает Джерри и тянется в прихожую, натягивая кроссовки и куртку, по-хозяйски проворачивает замок и толкает дверь от себя, пропуская собаку вперед.
— Увидимся, Смайт, — бросает он улыбчиво напоследок, выходя на крыльцо и подбрасывая совершенно позерским движением ключи от машины в ладони.
— Давай без угроз, — усмехается Себастиан в ответ и закрывает дверь прежде, чем Гилберт успевает ответить, если он вообще собирался.
В первый раз Себастиан чувствует себя сватом-дилетантом на гребаных смотринах.
Они с Гилбертом подъезжают практически одновременно к центральному входу в Квейл Холлоу парк — Ник раньше на пару минут, судя по тому, что сигарета в его пальцах скурена почти до фильтра.
— Привет, — сообщает Себастиан в открытое окно своей машины, паркуясь параллельно и рядом. Ник наблюдает за его маневрами, кивая в ответ, и почему-то под его взглядом не хочется залажать с техникой, хотя Смайт видит его второй раз в жизни. Наверно, все дело в пресловутой мужской соревновательной константе — других объяснений нет. Выбравшись наружу, Себастиан открывает заднюю дверь и выгружает Грэйси на асфальт, цепляя карабин тонкого кожаного поводка к ошейнику, свободной рукой щелкая брелоком сигнализации.
Суббота, ранний вечер, они вдвоем выгуливают двух одинаковых белых собак в парке, и Себастиан честно старается не вести обратный отсчет вслух — когда Гилберта прорвет наблюдательной догадкой?
— Люди странно на нас смотрят, — спустя пятьсот метров, три понимающе-снисходительные улыбки прохожих и полторы отзвучавшие в левом наушнике Смайта песни замечает наконец Ник.
— Они думают, что мы парочка педиков, — благодушно поясняет Себастиан, притормаживает вслед за остановившейся Грейси.
— Что? Я что, похож на педика? — ну, допустим, может, не на педика, конечно, но чутье еще никогда не подводило Себастиана: что-то есть еще здесь.
— А я? — вместо этого заранее проигрышного ответа спрашивает он, усмехаясь.
— Нет.
— Ну так а я — да, — невозмутимо отбивает он, переступая осторожно ногами петли, которые вьет Грэйси вокруг его ног. — Да что за лабиринт ты мне тут устраиваешь, — чертыхается он себе под нос, не поворачиваясь к Гилберту. Ладно, окей, возможно, это была сейчас не самая нужная информация, тем более в рамках любимой стратегии Смайта своевременной немоты. По правде говоря, он вообще считает, что в формуле «Молчание — золото» пунктуацию надо слегка подредактировать. В его концепции она звучит как «Молчание, золото», где «золото» — это прямое обращение к самому себе. Немного самовлюбленно, но от этого не менее рационально. Молчание, золото, — идеальная команда даже не другим людям, а себе. Замолчи — и мир начнет прислушиваться. Гилберт вот точно начал активно напрягать слух сразу после того, как Себастиан перестал поставлять ему аудио-данные. Не то чтобы Смайт уже начал жалеть о сказанном — нет, он не привык стесняться или стыдиться своей ориентации, но и кичиться ею тоже не привык, просто сегодня такое настроение — доверительно-равнодушное. Грубо говоря, ему похуй на то, как отреагирует этот лось. И на собаку. И на всю эту идею с вязкой.
— Ясно, — просто отзывается Ник, и Себастиан даже разочаровывается немного. Что ж ты такой непробиваемо-скучный?
— У тебя с этим проблемы?
— Не знаю, — пожимает плечами Ник, рассматривая его сверху вниз — необычный для Смайта расклад: он привык к тому, что он если не самый высокий, то уж точно один из, за исключением, пожалуй, Джеффа. Но Стерлинг — это не обидно: рост у парня — единственное, на чем природа не ушла в трехмесячный отпуск. Шесть раз пробоваться на соло — это уметь надо. Вернее, очень сильно не уметь.
— Не переживай так. Ты не в моем вкусе. Я не собираюсь к тебе грязно приставать, — хмыкает Смайт, отрицательно-великодушно качая головой. Что за стена великого идиотизма натуралов — как только они узнают, что ты гей, автоматически начинают бояться за свою задницу? Можно подумать, что все гетеросексуалы видят в каждом объекте противоположного пола то ли вариант, то ли угрозу.
— Ладно, — спокойно говорит Ник, прикуривая. — Хочешь гомофобную шутку? — предлагает он, и Себастиан фыркает, не сдержавшись.
И вытаскивает наушник.
***
Во второй раз Ник говорит:
— А я уже даже отличаю их.
И кивает на Джерри с Грэйси, увлеченно заплетающих неполноценную косичку из двух поводков.
— Надеюсь, распутывать узлы ты умеешь так же хорошо, как отличать свою собаку от чужой, — замечает Себастиан, кивая на единую тугую полосу, образовавшуюся из двух.
— Не проблема, — хмыкает Гилберт, шагает широко вперед, наклоняется и отстегивает карабины, высвобождая собак.
— Гениально, — цыкает Смайт. Вот это манера решать проблемы. — А страницы с плохими оценками ты просто вырываешь из тетради?
— Просто не получаю, — снисходительно отбивает Ник, а Себастиан согласно молчит: есть нехилый шанс, что если он откроет рот, то обязательно спросит про татуировку на спине Ника, показавшуюся, когда он наклонился к Джерри.
***
На четвертый раз Себастиана обогащают как уран — подробностями. В принципе, если покопаться в карманах памяти, то можно наскрести там некоторые факты из досье на Ника Гилберта, которые он точно не собирал, — сами как-то завалились за подкладку. Вроде того, что он левша, пьет горький газированный тоник в маленьких серо-желтых банках, у него есть младшая сестра, татуировка на спине, никотиновая зависимость от красного «Мальборо» и телефон с кнопками — дорогой, конечно, но все еще не сенсорный, и глядя рассеянно на пальцы Ника, выстукивающие короткое ответное сообщение кому-то, Себастиан даже понимает, пожалуй, почему: такими попробуй попади в маленькие буквы на экране айфона.
Сегодня Ник опаздывает на десять минут и приезжает то ли злой, то ли уставший, то ли еще что — Себастиан не очень в нем разбирается.
— Привет. Извини, на тренировке задержали, — и это деталь номер раз. Себастиан видел в детективных сериалах: по всем законам жанра нужно аккуратно подцепить улику, завернуть в прозрачный пакет и пронумеровать — после подшить к делу.
— Тренировке? — переспрашивает он не из любопытства, а, скорее, на автомате.
— Футбол, — словно это само собой разумеется, отвечает Ник, когда они идут ко входу в парк со стоянки, а Джерри и Грэйси уже нетерпеливо семенят вперед, поглядывая друг на друга почти заинтереованно. — Тренер всех отпустил, меня оставил еще на полчаса на разбор полетов.
— Любимчик или козел отпущения?
— Капитан.
— И то, и другое, значит, причем одновременно, — подытоживает Смайт, сам себе кивая: ну, этого стоило ожидать — по Гилберту видно, что в запасе он сидеть точно не будет, равно как и слушаться чужих команд.
— Возможно, — задумчиво хмыкает Ник, глядя внезапно-одобрительно на Себастиана. — Я не рассматривал это в таком ключе. Не понаслышке знаешь, что ли?
— Проницательный какой.
— Ну-ка? Как называется команда? Сто процентов мы должны были с вами играть хоть раз за последние несколько лет.
— Соловьи. И играть вы с нами не могли, потому что это не футбольная команда. Я капитан хора нашей академии.
— Чувак, — качает головой Ник. — Гей, поющий в школьном хоре. Ты не можешь быть настолько стереотипным.
Вау. Да мы никак шутим об этом? Если честно, Себастиан даже думал, что Ник то ли не поверил ему тогда, то ли предпочел забыть, то ли забить, — ничего не знаю, ничего не было, — как делают иногда не самые прогрессивные родители или друзья. Так удобно: своя правда ближе к зоне комфорта. Себастиан даже в какой-то степени может понять эту позицию: в конце концов нужно держать себя не в руках, а в офшорах, где тебя не достанет грабительское налогообложение неуютной чужой истины.
Но Ник ничего так, справляется. То ли ему все равно, то ли правда не настолько уж и неуютная.
— Капитан команды, нетолерантный футболист с обращением «чувак». Кто из нас тут стереотипен?
— Могу еще в рожу дать, — дружелюбно предлагает Ник. — Для полноты картины.
— Лучше купи мне хот-дог в качестве компенсации за опоздание, — предлагает Себастиан почти в шутку, кивая на передвижную будку у самого входа в парк.
— Хот-дог? Серьезно? Холеный мальчик из прилизанной академии — и хот-дог?
— Надо же рушить стереотипы, — авторитетно отмахивается Себастиан и совсем не ожидает, что Ник ухмыльнется практически весело и направится к палатке, вручив ему поводок Джерри.
Ник возвращается через несколько минут, держа в руках три хот-дога в хрустящих салфетках.
— Невидимые друзья тоже требуют фаст-фуда? — интересуется Себастиан, забирая свою порцию и кивая на третью.
— Типа того. Белковое окно после тренировки требует быстрых углеводов, — поясняет он серьезно.
— Боже, ты же не из этих замороченных бодибилдеров? — с подступающим раздражением фыркает Себастиан, пытаясь определить, как лучше распределить в руках два поводка и хот-дог.
— Нет. Это была теория. На самом деле я просто после тренировки могу сожрать слона, — и Себастиану почему-то нравится этот ответ: не хотелось бы, чтобы Гилберт действительно оказался зацикленным на подсчете белков и калорий качком, хотя какая, конечно, ему разница.
***
На седьмой раз — кажется, спустя две недели с первого, — Себастиан озадаченно понимает, что, кажется, у них с Гилбертом появились, во-первых, «они с Гилбертом», а во-вторых, что-то вроде традиции: тот, кто приезжает первый, покупает хот-доги на двоих. Это получилось как-то само собой: сначала Себастиан купил просто для того, чтобы не быть в долгу за прошлый раз перед Гилбертом, а потом уже завертелось. Впрочем, это не та вещь, над которой надо бы заморачиваться. Себастиан вообще не любит заморачиваться.
Сегодня очередь Смайта, и он как раз успевает подойти к центральному входу в парк с тремя хот-догами в руках и намотанным на запястье поводком Грэйси, когда на стоянку заруливает джип Ника.
— Держи, — вместо приветствия сообщает он, вручая Гилберту положенную двойную порцию, вот же сукин сын — повезло с обменом веществ.
— С кетчупом? — придирчиво уточняет тот, принюхиваясь.
— И двойной горчицей, — закатывает глаза Себастиан. — Честное слово, Гилберт, нам обязательно каждый раз отрабатывать этот бессмысленный алгоритм?
— Я должен быть уверен, — бормочет Ник, пропуская руку через петлю поводка, освобождая тем самым ладонь и забирая свои хот-доги.
Вторая половина октября — а это значит, что темнеет раньше и незаметно-быстрее. Они идут на автомате, уже выученными дорожками, отпустив на полпути собак — пусть побегают, — и те мелькают то и дело белыми кудрявыми пятнами под ногами и чуть впереди.
— Кажется, они привыкли друг к другу, — замечает Ник, наблюдая за Джерри, который не выпускает Грэйси из виду.
— Похоже на то, — соглашается Себастиан, совершенно точно не собираясь думать о том, что сейчас, по идее, Ник скажет — вот и хорошо, можно сворачивать эти вечерние праздные шатания. Это было бы логично, серьезно.
Ник и говорит. Тормозит плавно, щурится легко и говорит:
— У тебя соус. Вот здесь, — и проводит короткую черту у себя над верхней губой.
— Ага. Спасибо, — чуть озадаченно откликается Себастиан — это немного не та реплика, которую он ждал, — и смахивает на ощупь подсохший соус.
— Не-а, — дергает головой Ник, вглядывается насмешливо-сдержанно и вдруг тянется рукой, стирая след большим пальцем, легко задевая уголок губ, а затем быстро обрывает себя и прикосновение, словно очухивается.
— Грязно домогаешься? — понимающе цыкает Смайт, приходя ему зачем-то на помощь. То есть не зачем-то, конечно, а по вполне понятным причинам: обернуть все в шутку — его лучшая проверенная комбинация. Тем более когда тут и оборачивать нечего.
— Безусловно, — нарочито-серьезно говорит Ник и тут же зевает, мгновенно смазывая эффект.
— Никакой с тобой романтики, Гилберт, — разочарованно качает головой Смайт, а Ник разводит руками.
В этот вечер они гуляют на полчаса дольше — и все дело только в Джерри, погнавшемся за белкой.
***
В девятый раз все идет не так.
За окном показывают то ли конец октября, то ли противную монотонную серую морось, то ли уныние. В такую погоду хороший хозяин не выгонит собаку на улицу, но Себастиан — не хороший хозяин и уж тем более не хороший сын: остаться дома — значит выслушивать матушкины ржавые недовольства да и просто взаимодействовать, и если действовать Себастиан еще готов, тот вот та часть, что про взаимность, несколько проседает.
Себастиан сваливает. Прихватывает зачем-то с собой Грэйси — проникся сочувствием. Еще одного сеанса любви бедолага не выдержит.
— Валим, животное, — бормочет он ей, натягивая ботинки и цепляя с вешалки пальто, и выскальзывает бесшумно за дверь. Не то чтобы ему кто-то что-то сможет запретить, но в очередной раз пережевывать невнятные усталые слова? Увольте.
Грэйси он доносит до машины на руках — ничего личного, собака, просто не хочу, чтобы ты испачкала мне сиденья, — и сгружает назад. Грэйси, кажется, всё равно: если честно, Себастиан вообще не подозревает в ней особого интеллекта. Счастливая.
Странно, что Гилберт не написал — Себастиан ждал сообщения с отменой традиционного совместного выгула: погода действительно не располагает. Может быть, просто забыл или забил. Или решил, что у Себастиана хватит мозгов самому догадаться.
На стоянке у парка виднеется джип Гилберта — в гордом одиночестве или блаженном уединении, тут уж как посмотреть. Себастиан смотрит через запотевшее стекло.
— Приехал, — весело констатирует Ник, когда Смайт паркуется рядом и открывает окно, кивая. Приехал. Приехали.
— Какие планы? — интересуется Себастиан, привалившись щекой к контуру окна. Из соседней машины тонко струится дым — почти не различимо в мягкой плотности промокшего воздуха.
— Не знаю. Давай высунем их в окна, потрясем мордами друг перед другом и будем считать, что сеанс привыкания окончен?
Себастиан усмехается и молчит, золото. Он, вообще-то, не совсем об этом, но о чем в точности — сам не уверен до конца. Ему сегодня скучно. Как всегда, по дефолту. Ну и, может быть, что-то еще. Что-то другое, — как пишут или предлагают вписать во всяких социологических опросах и тестах, когда у тебя напряг с предложенными вариантами. Что-то другое. Что будем вписывать, мистер Смайт?
— Какие планы, Гилберт? — вписывает он еще раз, незаинтересованно, и засовывает ладонь в карман расстегнутого пальто, рассеянно нащупывая ключи.
— А. Да никаких, — ровно говорит Ник, мягко дергая плечом, и смотрит открыто, а Себастиан думает о том, что зря он, наверно, всё это. В этой жизни совершенно точно есть только, дай бог, пара людей, на которых можно положиться. Остальным — положить на тебя. Но что-то в том, как бездумно барабанит Гилберт пальцами по рулю, подгоняет Смайту догадку: в этом случае на того, кому положить на тебя, можно положиться самому. Сегодня.
— Тогда покажи мне дорогу до ближайшего виски-бара, — немелодично напевает-проговаривает он. Если что — всегда можно списать на то, что это была просто строчка из песни. Но Ник не выкидывает слов из песни — рачительный какой. И сообразительный.
— И не спрашивать, зачем? — подхватывает он вслед за Себастианом и Джимом Моррисоном.
— Не советую, — усмехается Смайт, включая на ощупь дворники.
— Ладно. Держись за мной и не теряйся, — Ник подмигивает ему, выбрасывает окурок щелчком из окна и плавно трогается назад, и Себастиан выдвигается следом, уцепившись взглядом за габаритные огни джипа Гилберта.
Через двадцать минут они приезжают на парковку перед баром средней руки и незамысловатого названия — «Последняя капля». Хорошо бы и политика у хозяина была на троечку — Себастиан не уверен, что поддельная ID-карта у Гилберта настолько же хороша, как и его.
— Давай посадим их в одну машину? — предлагает Ник, вылезая наружу. — Не дай бог еще зачахнут от тоски, разлученные.
— Ромео и Джульетту на ночь перечитывал?
— Это комикс?
— Ага. Про дуэли, подростковый секс и суицид в конце, — авторитетно сообщает Себастиан, вырубая мотор и выбираясь из машины.
— Чума на оба ваши дома, — комментирует Ник, качая печально головой. — Но подростковый секс определенно спасает ситуацию, — он хмурится, будто уточняя молча смысл перемещений Себастиана: — Минуточку, а почему ты несешь Грэйси в мою машину?
— Твою не жалко, — как идиоту — спокойно и ласково — объясняет Смайт, по-хозяйски распахивая заднюю дверь и сгружая Грэйси внутрь. — Ведите себя хорошо и помните про контрацепцию, — наставляет он, мягко хлопает дверцей и распрямляется, потягиваясь и морщась от так и не прекратившейся издевательски-неполноценной мороси. — Ты б окно немного приоткрыл им, что ли, — советует он.
— А то бы я сам не догадался, — не догадался бы, сто процентов, но разве Гилберт может промолчать или допустить, чтобы кто-то подумал о том, что он — не подумал? Вот это заморочки у людей.
Себастиан ждет, пока Ник снова заведет мотор, откроет заднее правое окно — на два пальца, не больше, — вырубит мотор, закроет машину и выставит сигнализацию, а сам в это время тянет из бумажника свою ID-карту, придирчиво рассматривая — ритуал, словно от раза к разу в ней что-то может измениться.
— Убери, — коротко бросает Ник, поравнявшись с ним, и поясняет в ответ на красноречивый взгляд Себастиана: — Если ты тычешь охраннику в лицо удостоверением, значит, предполагаешь, что тебя просто так могут не пустить, значит, не уверен в себе и в том, что тебе можно, значит, не дорос еще до бара.
— Готов поспорить, это два метра роста придают тебе такое самомнение, — убежденно откликается Себастиан, потому что, правда, — никому в голову не придет, что вот эта вот карманная версия колосса Родосского — несовершеннолетняя. Где факел проебал, чудовище?
— Зависть — некрасивое чувство, Смайт, — наставительно сообщает ему Ник, когда они подходят к двери бара. Гилберт дергает ее на себя и ныряет внутрь, Себастиан идет следом, кивает небрежно охраннику — тот и не думает рассматривать их пристально, удовлетворенный, кажется, внушительным видом Гилберта. Не то чтобы Себастиан его не понимал.
— Вот видишь. А ты боялся, — ухмыляется Ник вполголоса, и Себастиан раздумывает о том, слишком ли по-детски сейчас будет заехать ему локтем в бок.
— Я опасался, что нас скрутят прямо на пороге, потому что ты в черном списке хозяина за два последних дебоша и обесчещенную дочь, — отбивает он в итоге: лучше словами, чем почки, серьезно.
— Ты слишком плохо обо мне думаешь. Лестно, — Ник бросает куртку на стул за свободным столиком — помечает.
— Ты сейчас очень топорно флиртуешь. Надеюсь, ты в курсе, — фыркает ему в тон Себастиан, осторожно пристраивая пальто на спинку потертого стула напротив. Ник замирает в шаге, но тут же продолжает движение, лишь оборачиваясь через плечо:
— Иди ты. Я король пикапа.
— Да. Если ты про машину, — хмыкает Себастиан, едва не подталкивая его в спину между лопаток — сдерживается и даже не в последний момент, а в зародыше порыва. Они вообще друг друга не касаются — одно приветственное рукопожатие в самый первый раз, случайные точечные прикосновения при передаче поводка или хот-дога пару раз и тот самый слон-инцидент с соусом и спонтанной тактильной дурью Гилберта — по пальцам пересчитать можно. Это вполне нормальная ситуация — Себастиан не любит, когда его трогают посторонние люди. Да а кто любит вообще?
Приехать в виски-бар и пить пиво — глупо, а быть глупым Себастиану не нравится, поэтому они начинают сразу с бутылки Джима Бима. Что еще здесь делать? Со стороны может показаться, что они интеллигентно отдыхают, но нет, закидываются планомерно, неспешно и уверенно. Молча, что характерно. Ну, в понимании Себастиана — молча. В том молчании, которое золото. В идеально выверенном, когда ненавязчивый диалог плещется, как виски на дне стакана, а сцапать-посмотреть, о чем он, — не получится. Ни о чем, потому что.
— Ты боишься птиц? — Ник вертит в руках незажженную сигарету — курить в баре нельзя, а на улицу переться ему, видимо, неохота. Себастиан хочет спросить, давно ли Гилберт на анаболиках или это врожденная травма головы, но в нем почти полбутылки бурбона и бессознательная высокоградусная вежливость. Ладно, ему просто лень строить длинные предложения, поэтому он лишь неопределенно дергает головой.
— После старины Хичкока — еще как, — усмехается Себастиан в свободной манере.
— Нахер чаек, — морщится Ник, отпивая из своего стакана, а Себастиан одобрительно выгибает бровь:
— Я еще не переварил, что ты знаешь про Ромео и Джульетту, пощади, — виски оседает на языке, впитывая в себя буквы и интонации: наверно, поэтому они выходят чуть мягче.
— Е=мс2, столица Австралии — Канберра, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, je m'appelle Nick, Джек Лондон — это псевдоним, — старательно демонстрирует Ник положенные зачатки разума, загибая пальцы, от мизинца к большому, а не наоборот, как все нормальные люди.
— Убедил, — хвалит его Себастиан, откидываясь на спинку стула и расслабленно рассматривая сжатый кулак, в котором Гилберт держит базис средней школы. Если разжать, интересно, забудет все тут же? Упорхнут знания, как птица с ладони? Кстати, об этом.
— Что не так с птицами?
— Ммм?
— Ты спрашивал. Про птиц.
— А. Просто, — пожимает плечом Ник и допивает махом виски из стакана, опуская его на стол с призвуком финала: то ли завязывай доебываться, Смайт, то ли поехали домой. Домой Себастиан точно не хочет: он и так дома, если учитывать его личную призму восприятия этого слова. Дом — это ты сам, весь, по себе и для себя, и больше ничего. Остальное — улицы, на которые ты, конечно, периодически выбираешься за сигаретами, кофе, продуктами, случайными связями и спонтанными идиотскими авантюрами, но не более того.
Ник все-таки уходит курить — не выдержал, — а Себастиан наливает себе еще: завязывать доебываться легче всего предварительно развязав с выпивкой.
— Гилберт.
— Смайт.
И тут, в общем-то, всё. Дальше — глухо.
— Заебись сицилийское утро, — веско и хрипло подытоживает Гилберт, не делая попыток хотя бы привстать. Лежит, как озеро. А у Себастиана сейчас нет камней в карманах, как назло. Более того, он не очень уверен, есть ли у него вообще карманы.
— Ты назвал меня головой лошади? — озадаченно интересуется он, не способный сейчас на какой-то достойный ответ или хотя бы простейшую нервную деятельность.
— Да? — неуверенно отвечает Ник, видимо, пожимая плечами, но выглядит это очень странно. Как невнятная рябь по воде — откуда только, Себастиан же без карманов.
— Ты злой, — убежденно упрекает он, поворачивая голову и замечая вдруг: — И курносый.
Ник издает непонятный звук и с силой опускает ладонь на лицо, прикрывая нос. За окном только-только начинает не то что светлеть, а просто не так сильно довлеть непроглядной темнотой, как ластиком стираются густые верхние слои простого карандаша на бумаге, и Себастиан тянется вперед, к оказавшейся теперь рядом руке Гилберта, перехватывает за запястье и поворачивает бестрепетно к себе. Подсвеченный циферблат часов выдает ему 7:37. Лихо.
— Собираешься грязно приставать? — сонно спрашивает Ник, продолжая раскидываться неподвижно.
— Не то слово, — решительно зевает Себастиан и посылает все нахер, переворачиваясь набок, спиной к Гилберту. — Не смей меня будить еще часов тридцать.
— Мгм, — летит ему с каменным энтузиазмом в ответ, и Себастиан почти блаженно отключается, но не выдерживает в последний момент:
— Это что, была надежда в твоем голосе? — не поворачиваясь, бормочет он в подушку.
— Господи, просто заткнись, — стонет Ник. Себастиан с большим удовольствием, кстати, затыкается и проваливается в сон с приблудной мыслью о том, что курносый Гилберт — это даже мило.
***
Второе пробуждение выходит более осознанным: Себастиан просыпается от того, что кто-то настойчиво лижет его предплечье, и, учитывая, с кем он проснулся в предыдущий раз, ситуация довольно пикантная и с тонкой нотой сюрреализма.
— Джерри, — ну, конечно. — Джерри, что ты ко мне вяжешься, иди вон над хозяином издевайся, — советует ему вполголоса Смайт, вытирая руку об одеяло. Гилберт никуда не делся — да и куда бы из собственной спальни? — спит на животе и на своей половине одеяла. Себастиан рассматривает его бегло: вчерашние джинсы, вчерашняя белая борцовка, в которой он был под толстовкой. Все на месте, даже носки. Естественно. Это только в фильмах можно переспать с кем-то сильно по пьяни — в жизни мало того, что не встанет, так еще и укачает в процессе.
Себастиан осторожно выпутывается из одеяла и придирчиво разглядывает Гилберта, раздумывая, куда бы его ткнуть: так, чтобы разбудить, и чтобы не очень откровенно. Хотя сам факт наблюдения с расстояния нескольких сантиметров за спящим человеком — уже дохрена лично.
— Гилберт, — зовет он, тряся его за плечо. — Мне нужна моя машина, моя собака и мое право на личное пространство.
— Ни в чем себе не отказывай, — через полминуты бестрепетных встряхиваний наконец откликается он, безапелляционно переворачиваясь набок. Это даже в некотором роде занятно — как перекатываются мышцы под пальцами, когда перекатывается эта махина: Себастиан как руку в добрые гуттаперчевые жернова засунул.
— Ник, — идет на крайние меры Смайт, трогая его одним только именем. На самом деле, он мог бы спокойно выбраться из кровати сам, но а дальше что? Он не знает адреса, не знает, где и как оставил свою машину, не знает, дома ли родители и младшая сестра Гилберта? Не хотелось бы выскальзывать из спальни их сына в таком потрепанном виде, да еще и под мышкой с собакой, как две капли воды похожей на их собственную. Себастиану не нужна слава совратителя натуралов, уносящего с собой домашнюю живность в качестве трофея. Спасибо, как-нибудь без этого.
— Боже ты мой, Смайт, — бессильно стонет Ник, перекатываясь на спину и подтягиваясь вверх, садясь в кровати и с силой потирая лицо. На ладонях толсто голубеют вены — совсем, что ли, не выспался? — а пальцы тащат за собой какую-то нечеткую ассоциацию из вчерашнего алкогольного марева, но выманить ее на свет божий — не вариант. Пробуждение с похмелья вообще всегда напоминало Себастиану попытку влезть в себя, как ногами в непросушенные с ночи ботинки. Впрочем, некоторые и при абсолютной трезвости испытывают подобные ощущения, когда каждое утро в собственную шкуру — как в сырую обувь: по размеру вроде бы ничего, но стылый дискомфорт теперь точно до вечера. — Может быть, тебе еще и кофе в постель? — участливо интересуется Ник, прокашливаясь.
— Было бы не плохо. Загладишь вину за голову лошади, — предлагает ему Смайт, потягиваясь.
— Обойдешься, — вежливо отвечает Ник и не смотрит на него тоже крайне вежливо. И старательно. Встает с постели, поводит плечами и душераздирающе зевает.
— Гилберт. Что за татуировка?
— Что?
— У тебя на спине. А что, есть еще какая-то?
— А. Нет. Дракон, — методично отвечает он на каждый вопрос Себастиана — не раздраженно, а просто как-то отупело. — Команда у нас — «Тёрстон Дрэгонз», сам понимаешь.
— Так ты, значит, девушка с татуировкой дракона, — тянет Себастиан, ухмыляясь: ну, Гилберт, зачем ты сам вложил в мои руки это оружие, этот арбалет глумления?
— Так. Я забываю про голову лошади, а ты про это, идет? — торгуется Ник, цепляя со стола сигареты и направляясь к окну.
— Ладно. Где моя машина? Собаку я уже и сам нашел, — комментирует Себастиан, вытряхивая крайне недовольную Грэйси из одеяла и демонстрируя Гилберту. — Вот.
— Потрясающе, — отзывается тот, прикуривая и запуская по комнате первые горькие ноты. — Машина твоя у бара осталась. И моя тоже. Мне хватило мозгов самому не сесть за руль и тебя не пустить. И собак не забыть. И тебя на себе дотащить.
— Мой герой, — цыкает Себастиан, скатываясь с кровати вместе с Грэйси, и выпрямляется. — Черт с ним, поймаю такси. Дома есть кто-нибудь?
— Не-а, родители на работе, сестра в школе.
— В той же, в которой и тебе бы неплохо сегодня быть?
— Ага. Но нахер, я не способен. Душ, кофе, спать, — отличный план, Себастиану и самому нравится — так, что аж не нравится. Потому что слишком буднично и реально все это звучит, слишком близко и возможно: вот он Гилберт, вот она кровать, из которой они, между прочим, пару минут назад вместе вылезли; вот он пустой дом, вот он почти месяц непонятных танцев, недомолвок, недокасаний, параллельных смыслов, альтернативных предложений — как хочешь, так и пониманий. Гилберт ничего не делает и не собирается, Себастиан ничего не ждет и не собирается.
Что-то другое.
— Ты в курсе, что дракон — это не птица? — внезапно для самого себя спрашивает Себастиан, кое-как приводя в порядок прическу, вернее, ее остатки.
Гилберт молчит недолго — вспоминает или сожалеет уже?
— Смайт. Не заставляй меня демонстрировать тебе еще и свои познания в герпетологии. Драконы — это рептилии, — со знанием дела говорит Ник, затягиваясь, и Себастиан кивает рассеянно: так он и думал, что дело не в драконах.
— Ты ведь понимаешь, что драконов на самом деле не существует? — светски спрашивает он, поворачиваясь полубоком. Ник выглядит оскорбленным:
— Закрой дверь с той стороны.
— И зубных фей. И лепреконов.
— Ненавижу тебя.
Себастиан хмыкает самодовольно, кивает ему победно-прощаясь, дергает дверь на себя, выпуская Грэйси наружу.
И смелости у тебя, — мысленно добавляет он, выходя в коридор и пробираясь бесшумно — на всякий случай — по дому. Выскакивает на улицу, влезая на ходу в пальто и морщась недовольно: не привык ходить в той же одежде, что и спал, да и вообще — спать в одежде. Чертов Гилберт. Мог бы и раздеть.
Да нахер это всё, серьезно. Себастиан алогично чувствует себя продинамленным, хотя по факту придраться не к чему: ни слова вслух, ни предложения напрямую, ни даже откровенного намека. Ну, напился с парнем, с которым знаком меньше месяца — Себастиан и на меньших дистанциях устанавливал близкий контакт. Просто… чёрт.
Он ругается себе под нос, встряхивается и ловит машину. Через полчаса они с Грэйси уже дома. Еще через двадцать минут Себастиан отмокает в ванне, через час — заваливается спать в своей собственной постели.
А еще через день появляется Блейн.
Ястреб падает вниз, прямо на скалы, — и у Ника почти успевает заторможенно ёкнуть сердце, — когда он снова тягуче поднимается вверх, как будто кто-то с неба запускает хищное пернатое Йо-Йо — туда-сюда.
Хватит.
Ник тянется за пультом. «Animal Planet» в семь вечера буднего дня — и это ты либо пенсионер, либо дошкольник, либо непролазный неудачник-ботан.
Либо что-то другое.
Нахрен телевизор. Ник вырубает его и поднимается с дивана, потягиваясь. Джерри мгновенно воспринимает его перемещения как сигнал к вечерней прогулке.
— Вот уж вряд ли, — сообщает ему Ник строго. Джерри наклоняет голову набок и ждет объяснений. Объяснения — это пожалуйста, этого добра у Ника полные карманы.
— Хватит с вас. Привыкли уже и так достаточно, — например, вот это. Чем не объяснение? Собаки действительно начали привязываться друг к другу. А дурной пример, как известно, ничем хорошим не оборачивается.
Гребаный Смайт.
Ник просто внезапно не знает, что делать с образовавшейся прорвой времени — три свободных вечера в неделю. Не выгуливать же ему одному Джерри, пока Смайт выгуливает этого… как его. Неважно. Того, из-за которого «Нет, Гилберт, я сегодня не смогу». Который раз подряд.
Ник не любит, когда установленный график жизни виляет на маршруте, как занесенная машина по гололеду. Вот и всё. А если кто-то видит в этом неясном раздражении еще что-то, — пусть первым бросит в Ника лупу. Он не обломается — подберет: глядишь — разглядит. Разглядел же за этот месяц мягкую щетинку, когда Себастиану лень бриться, едва заметный кратер под левой бровью — весело отболел ветрянкой, Смайт? — длинные аккуратные пальцы — наматывают уверенно поводок, обхватывают стакан с виски, протягивают Нику хот-дог, зеркалят его прикосновение над верхней губой, — и неладный бамбуковый характер — эластичный и прямой одновременно, как хочешь — так и понимай.
Ник определенно не хочет. Понимать, как минимум. Он хочет, чтобы все было как раньше — пару месяцев назад, до всей этой кутерьмы с собаками, прогулками, разговорами Шрёдингера (то ли есть смысл, то ли нет), строчками чужих песен, буквами собственных откровений, совместными, мать их, пробуждениями.
Но отменить уже ничего не получится — за всё в этой жизни надо платить: за Доктор Пеппер и за собственные решения, — зато свернуть и предотвратить можно. Не было ведь ничего, в самом деле.
И не будет. Ник просто выгуливал собаку с хозяином потенциальной великой любви Джерри. Обычное дело.
Ник гладит Джерри и идет на кухню, тащит из холодильника банку тоника и поднимается к себе наверх, насвистывая «Полёт кондора». Мелодия красивая, название приятное, только вот птица уродливая. То ли дело…
Звонок мобильного отвлекает Ника от тех мыслей, которые не положены взрослому парню восемнадцати лет. Ник тянет телефон из кармана джинсов и удивленно смотрит секунду на экран.
— Смайт, — отвечает он наконец, прижимая телефон плечом к уху и открывая банку тоника: на всякий случай. Будет чем объяснить себе хининовую горечь во рту.
— Привет, Гилберт, — раздается на другом конце несуществующего провода, и голос Себастиана расплывается на фоне музыкальной катастрофы.
— Привет, — легко соглашается Ник, отпивая из банки и тормозя на лестнице, приваливаясь спиной к перилам: почему-то не хочется тащить Себастиана к себе в спальню. Еще раз.
— Занят?
— Да, — думает Ник. Заучиваю двадцать четыре скрижали собственной глупости.
— Отлично. Приезжай тогда, — говорит он. Да конечно, обязательно. А не пошел бы ты, Смайт?
— Куда?
— Не знаю. Сейчас спрошу адрес и скину сообщением. Не тормози только, Гилберт, как ты обычно это делаешь, — и Себастиан отключается, а Ник спокойно засовывает телефон обратно в карман, хотя с большим удовольствием засунул бы его сейчас в преисподнюю. Вместе со Смайтом, который из нее и вышел, не иначе. Снова — сказал и не сказал, раскрылся голограммой, рисунок которой меняется в зависимости от угла обзора. Не тормози — это не опаздывай?
Безусловно.
Через пару минут приходит смс с адресом, и Ник понятия не имеет, где это. Придется запустить навигатор, хотя Ник недолюбливает его и тот факт, что начиненная электронными мозгами коробка указывает ему, куда ехать.
Еще через полчаса он паркуется рядом с клубом «Квантум» — сам ни разу здесь не был и, если честно, не то чтобы очень хочет, но раз уж зачем-то приехал, придется. Ник беспроблемно попадает внутрь, жмурясь в первую секунду от контраста темноты и вспышек светомузыки. Смайт что, позвал его танцевать? Господи боже, как это стало его жизнью?
Ник протискивается внутрь, оглядываясь раздраженно по сторонам. Вообще, он любит большие тусовки и громкую музыку, но не сегодня. Сегодня он хочет немного конкретики и разъяснений, а потому выбирает дорогу, которая никогда еще не подводила в таких случаях: к бару. Как в шоу-бизнес или на пару ступеней вверх по карьерной лестнице можно попасть через постель, так и в некоторую жизненную упорядоченность и беспечную честность попадают через барную стойку.
— Не-а, — вклинивается вдруг в его теорию голос Смайта, а на плече образовывается знакомая хватка. — Ты сегодня не пьешь, ковбой.
Ник разворачивается, избавляясь от прикосновения, и смотрит на Себастиана сверху вниз.
— Это почему, интересно?
— Потому что тогда тебе не было смысла приезжать, — фыркает Себастиан, откидывая волосы со лба — правда танцевал, что ли? Ник почему-то не может представить себе танцующего Смайта. Милостивы к нему боги.
— А, то есть предполагается, что смысл вообще есть? Я что-то не вижу пока.
— Смысл есть всегда, Гилберт, — пожимает плечом Смайт, и Ник отмечает, как ходят ключицы в вырезе свитера-поло. Нет, нет смысла, никакого. — Я был с Блейном в «Скандалах», но его фарфоровый бойфренд не оценил наших танцев и увел мою добычу домой, чистить перышки. Так-то, — улыбается беспечно Себастиан, покачиваясь в такт музыке. — Мне стало жалко потраченного вечера, и я приехал сюда.
— Захватывающая история, — бесстрастно отзывается Ник, выгибая бровь. — Я здесь при чем?
— Ни при чем, — как-то даже удивленно замечает Смайт, хмурясь. — А. Отвезешь меня домой.
— Ладно.
— Да я не спрашивал, — отмахивается Себастиан, а Ник очень хочет поинтересоваться, почему он не мог вызвать такси? Но вместо этого он просто скрещивает руки на груди и смотрит.
— Поехали тогда, — устало говорит он. — Поехали, Смайт, — Нику бездумно хочется выдернуть Себастиана из этого балагана, шума и чужих людей вокруг, хочется выдернуть из сегодняшнего вечера, в котором был Блейн и танцы с ним — а он твой тип? К нему ты собираешься грязно приставать?
— Поехали, — неожиданно покладисто соглашается Себастиан, кивая головой, и начинает пробираться на выход.
Ник выдвигается следом, расчищая себе дорогу взглядом, как Моисей воды Красного моря. Когда он выходит наружу, Себастиан уже ждет его около клуба: руки в карманах, а ворот пальто расстегнут. Логика торжествует, но ночевать здесь не остается. Ник закуривает — в машине с наступлением холода курить особо не получается: пепельницы не предусмотрено и нужно открывать окно.
— Ты правда был занят, когда я позвонил? — интересуется вдруг Себастиан.
— Типа того. Смотрел передачу про ястребов, — почему-то не врёт Ник, запрокидывая голову и выдыхая дым в небо, жмурясь от дергающегося света неоновой вывески, бьющего по глазам.
— Ястреб, значит? — серьезно спрашивает Смайт, а у Ника нехорошо стынут кости от этого вопроса: Себастиан четко идет по следу, который по глупости оставил тогда Ник.
— Нет, — коротко отвечает он. Не ястреб. Не твое дело. Не лезь.
— Феникс? — Себастиан шагает вперед всего на полшага, а кажется, что продолжает наступать и наступать, уверенно и интуитивно нашаривая что-то, нащупывая, перебирая — как простым бесхитростным движением подцепляет пальцами серебряного феникса, висящего на шее Ника.
— Нет, — упрямо улыбается Ник, затягиваясь. То есть это, конечно, феникс, но Себастиан ведь не про это.
— А ты? Ты боишься птиц, Гилберт? — хлещет его прямотой Себастиан, все еще поглаживая тонкое крыло феникса. Рядом хлопает дверь, но Ник фиксирует это только окантовкой сознания, весь сосредоточенный на том, как близко сейчас лицо Себастиана — слишком близко, чтобы между ними смогло просочиться дружеское участие.
— Педики уже и сюда добрались, — раздается сбоку, и Ник, блять, благодарен, от всей своей неуютной души благодарен.
— Есть желание поговорить об этом? — мгновенно реагирует он, разворачиваясь и улыбаясь предупредительно-вежливо, а феникс, выскользнув из пальцев Себастиана, мягко опускается на свое законное место. Знает свое место, птица.
— С удовольствием, — откликается парень, отодвигая назад свою спутницу и направляясь к Нику. Ну еще бы рукава закатал для совсем уж безвкусного пафоса.
— Стив, не надо, — упрашивает его девушка, тревожно оглядываясь вокруг. — Пожалуйста, поехали домой.
— Не волнуйся, милая, я быстро, — ухмыляется Стив, и Ник кивает девушке — не переживай, красавица, он и правда быстро, надолго я его не задержу.
— Гилберт, — весело окликает его Себастиан. — Твоих сэкономленных на школьных обедах денег явно не хватит на лечение Стива, когда ты сломаешь ему хребет, — предупреждает он и подходит ближе, цепляя за ладонь: берет за душу — как за руку, спокойно, скучающе, уверенно-бесцельно. — Себастиан Смайт, — представляется он девушке, кивая галантно и дергая Ника к машине. — И не благодари, — великодушно предлагает он ей, но пальцы на ладони Ника напряжены не в пример расхлябанным интонациям. Смайт отпускает его, когда они подходят к машине, терпеливо дожидается, пока Ник вырубит сигнализацию, забирается внутрь и устраивается с комфортом, вытягивая ноги вперед.
Ник заводит мотор и трогается с места, поглядывая в зеркала.
Себастиана хватает на пять минут.
— Дебил ты, — отстраненно-сосредоточенно говорит он, рассматривая темные витрины за окном.
— Поясни.
— Зачем?
— Зачем пояснять? — Ник петляет по кочкам болота-разговора как петляет аккуратно между машин.
— Зачем ты полез во всё это?
— Он назвал меня педиком, — пожимает плечом Ник.
— Это так обидно? — Себастиан поворачивается, Ник видит это боковым зрением, потому что он поворачиваться сейчас точно не собирается. Небезопасно это. Из-за дороги. Да и вообще. — Быть педиком что, действительно так унизительно для тебя?
Ник стискивает руль и выдыхает глубоко.
— Это не… дело не в этом, Смайт. Это другое.
— Что-то другое, — Себастиан неожиданно хмыкает невесело. — Что-то другое.
Ник бросает на него быстрый взгляд, но молчит. И так уже наговорились сегодня.
Они едут по полупустым ноябрьским улицам, радио бормочет что-то невнятное, и Нику бездумно хочется, чтобы эта дорога не кончалась.
— Не забудь, пожалуйста, что у нас через неделю спаривание, — светски напоминает ему Себастиан, и окей, Ник берет свои слова обратно: дороге неплохо бы, пожалуй, кончиться вот прямо сейчас.
— Я помню, — как, предполагается, он должен был забыть, если ради этого все и затевалось?
— Умница, — хвалит его Себастиан и снова усаживается прямо. Молчит до самого дома, успев даже, кажется, задремать, а потом смотрит растерянно, когда Ник расталкивает его осторожно: приехали.
— Ладно, спасибо, — Смайт трет лицо ладонью, встряхиваясь, и Ник неопределенно кивает — пожалуйста, не за что, не делай так больше, обращайся.
— Увидимся, — выбирает он нейтральное, снимает блокировку с двери Себастиана и смотрит вперед перед собой. Себастиан почему-то сидит еще секунд десять, глядя на него раздраженно и в упор. Ник не поворачивается.
— Дебил ты, — повторяет он по итогам наблюдения и выходит, неслышно хлопнув дверью.
— Блять, — выдыхает Ник, прикрывая на секунду глаза и сдерживая глупый порыв с размаху впечатать кулак в руль — машина ни при чем, машина ведь не виновата, что ее владелец — дебил. — Блять, — повторяет он, сердито хватаясь за болтающегося на цепочке феникса.
Себастиан спрашивал, боится ли Ник птиц. Вот тебе ответ, Смайт.
Ник их ненавидит.
— Они вообще собираются?.. — интересуется Ник, наблюдая за Джерри и Грэйси, расположившимися около кресла и мирно посапывающими.
— Понятия не имею, — отзывается задумчиво Себастиан. — Может, им не нужны свидетели?
— Мы два раза уходили пить кофе, — напоминает ему Ник, поднимая голову. Смайт стоит, привалившись бедром к столу и запихнув ладони в задние карманы домашних джинсов, — Ник не видел его таким расслаблено-открытым давно, примерно никогда.
— Так, может, они как раз в один из этих промежутков и…— Ник дергает головой неопределенно-красноречиво, а Себастиан выгибает бровь и усмехается выжидающе:
— Давай, ковбой, еще немного, и ты сможешь произнести слово «секс», — покачнувшись, Себастиан отлипает от стола и подходит к Нику, останавливаясь за его спиной. Ник подбирается и устраивает голову в ладони согнутой в локте руки.
— Давай подумаем, что мы делаем не так, — лениво предлагает Смайт, перегибаясь через спинку кресла и по-хозяйски обхватывая Ника одной рукой под шеей — нормальный дружеский жест. Вот это, например, думает Ник. Вот то, что ты сейчас делаешь, — явно не так. От Себастиана пахнет ненавязчивым одеколоном и больше ничем — Ник точно может сказать. Сложно, вообще-то, ошибиться, когда чужой подбородок упирается тебе в затылок.
Ладно. Это ведь не считается — Ник же не смотрит ему в глаза. Личное — это всегда про глаза, точно не про затылки.
— Ну. Может, им просто это не надо? Бывает же такое.
— Это животные, Гилберт, — фыркает Смайт ему в макушку, запуская мурашки от основания черепа и вниз — как бумажные кораблики по воде. — Они не могут не хотеть, у них инстинкты.
Это у меня инстинкты, — сдержанно думает Ник. Схватить за руку, которой Смайт его держит, перекинуть через себя и завалить на пол — грязно домогаться. Что в его понимании вообще — грязно домогаться? Зажать где-нибудь в не очень подходящем месте — так, чтобы не дернулся никуда, — просунуть колено между ног и залезть ладонями под футболку? Или это не очень грязно? Ник бы мог, правда. У Ника слишком богатая фантазия.
— Рано, наверно, — отвечает он. — Еще не время, значит.
— Это самая убогая отмазка, которую я когда-либо слышал.
— Ну, знаешь. Это и твоя собака тоже, вообще-то.
— Собака, — тянет Себастиан. — Ну да. Собака, — повторяет он, убирая руку с плеча Ника и отходя назад. — Ладно, давай попробуем дней через десять: раньше у меня времени не будет, отборочные в самом разгаре.
— Давай, — Ник ненавидит себя за то облегчение, которое испытывает сейчас: то ли от того, что Себастиан не трогает его больше, то ли от того, что все еще предлагает что-то, а десять дней — богатая отсрочка.
продолжение в комментариях
Вопрос: погладить команду?
| 1. соколики! | 22 | (100%) | |
| Всего: | 22 | ||
-
-
25.12.2013 в 21:04Беркуты молчат — убийственно и молниеносно. Падают камнем вниз — и пригвождают собой здорового, сильного, хищного волка.
Волк лает хрипло и беспомощно, беркут — молчит и держит добычу за горло. Ждет хозяина.
Не ест убитого без команды.
Ник спит в эти дни — как убитый.
Себастиан не объявляется ни через десять дней, ни через две недели. Ник пожимает плечами в ответ на вопросительный взгляд Джерри — ну откуда я знаю? Сам вот и звони ему. Ей, то есть.
Ник не хочет звонить. Ник хочет Себастиана — себе. Вот так, просто. Он вообще привык, что приятные ему люди и принадлежат тоже — ему. Это логично, в конце концов.
А Нику нравится — почему нет? Смайт не глупый, не занудный, не ботаник, не гик, с юмором и без лишних этических заморочек. Набор приобретенных социальных хромосом очень похож на набор Ника, а себе Ник точно нравится. С Себастианом одинаково хорошо бездумно шляться вечером по парку и надираться до бессознанки, перекидываться подколами и молчать в машине, жрать хот-доги и ненароком тыкать палочкой снобизма покойную память Шекспира.
В общем, по всему выходит, что со Смайтом Нику не в напряг быть собой — Себастиана это не коробит. Ника тоже. Поэтому он и хочет его себе. Чтобы не пропадал в произвольном порядке в какую-то свою жизнь — в ту, что без Ника, зато с Далтоном, выступлениями и заигрываниями с Блейном. Блейна, кстати, Ник не видел ни разу, зато из случайных обмолвок Смайта составил вполне себе четкую картину — охуенный вышел натюрморт с чужими руками, рассыпанными яблоками и рассыпанными родинками на шее Себастиана. Ник никогда не любил живопись.
Но есть еще кое-что — то, о чем они не говорят, но что и так понятно. Себастиана себе — это не только совместные попойки, аморальные шутки и целый пестрый бунт абсолютно правильных деталей взаимодействия друг в друга — как кубарем вверх по лестнице Селарона, довольно пересчитывая взглядом каждую яркую ступень. Это еще и одна грань, за которую не то что шагнуть, а просто заглянуть страшно. Потому что неизвестно. Потому что это Себастиан чертов Смайт, которого хрен поймешь — шутит или нет, правда или ложь, да или нет, позволяет или просит. Как тебе такие ножницы, Гилберт? Положи, порежешься.
Ник не боится порезаться — он уже большой мальчик, он вообще мало чего боится. Но каждый ебаный раз, когда ему кажется, что вот сейчас — сейчас он забьет на всё и выдаст наконец Смайту здоровый кусок свежезаколотой правды, по ушам тонко и пронзительно, как ювелирной ножовкой, прокатывается свист.
Того, кто ждет Ника внизу.
Ник честно собирался в магазин за содовой к праздничному столу, поэтому он не имеет ни малейшего представления, какого черта оказался в девять вечера перед скользкой дорожкой к дому Смайта. Допустим, во всем Огайо кончилась содовая. Сойдет за версию в голодное на критику время.
«Выйди», — отбивает сообщение Ник и нажимает на кнопку отправки до того, как успевает передумать, а потом закуривает и приглушает музыку в машине. Ждет. Высматривает.
Себастиан появляется через пару минут, за которые Ник десять раз успел прокрутить в голове не один вариант того, где может сейчас быть Смайт, кроме как дома. И с кем. Останавливается перед машиной, прячет руки в карманах худи и совершенно очевидно не собирается двигаться с места. Ладно, Нику и самому не сложно.
Он выбирается из машины, не заглушив мотор и не выпуская сигарету из пальцев, хлопает дверью и медленно подходит к Себастиану, затягиваясь на ходу.
— Привет.
— Привет, — без удивления замечает Себастиан, перекатываясь с пятки на носок потрепанных кедов. Не стали заморачиваться на что-то поприличнее? Это, интересно, как расценивать: как доверие или похуизм? Впрочем, в смайтах — это примерно одна и та же величина.
Ник чувствует себя глупо, застыв в этой беззащитной позе просителя — я приехал, Смайт, но я без понятия, зачем и что делать дальше. Серьезно, я по нулям.
Ник ходит взглядом по Смайту — вира, майна, — не останавливаясь, как конверт в руках вертит. Какой-нибудь очень важный и непременно судьбоносный, вроде тех, что с результатами поступления в колледж или ответом на запрос о поиске пропавшего человека. Вот он, прямоугольный, белеет между пальцами, тонкий, немного снисходительный — уже все знает, а ты еще нет. Держишь упакованный в бумажную констатацию факт, как будто реальность на поводке или самого себя на прицеле. Раз — и лязгнет карабин, раз — и огреет плечо отдача. Но пока ты вмерз в это «до», в этот затакт, — все еще по-прежнему, все еще по-твоему.
И Ник открывает рот как конверт — по-вымученному легко, когда уже сил нет сомневаться:
— Поехали в кино, Смайт? — просто говорит он. Себастиан даже в лице не меняется, выслушивает его спокойно, и Нику почему-то иррационально хочется боднуть его побудительно головой в плечо, но ведь неудобно будет, наклоняться, гнуть шею — Ник и так нагнул ее неслабо, когда приперся сегодня сюда.
— В кино, — эхом отзывается Себастиан, недоверчиво закусывая нижнюю губу. «Да ты, блять, издеваешься, что ли?» идеально подойдет в качестве следующей реплики, судя по его лицу. — Ну, кино так кино, — неожиданно соглашается Смайт, автоматически бросая взгляд в сторону дома, но Ник успевает перехватить слова:
— Забей, — говорит он, растаптывая окурок. Кажется, отпусти сейчас Смайта домой на пять минут — вечность потом не выманишь обратно, если тебя вообще не снимут на подходах из ружья.
— Гилберт. Я просто проясню: ты заезжаешь за мной вечером, приглашаешь в кино, собираешься за меня платить — это домашняя толстовка и в карманах нет кошелька, — и всё это в чертов День Благодарения. Сказать, на что это все смахивает или сам догадаешься? — весело интересуется Себастиан, и Ник только глаза закатывает.
— На то, что я покупаю себе не самую тоскливую компанию на этот вечер? Серьезно, по сравнению с нашими соседями, которых мама зачем-то приглашает каждый год, и одноклассницами сестры, которые хихикают и краснеют при виде меня, ты не так уж плох.
— Да уж, я точно не собираюсь краснеть и хихикать, — доверительно отзывается Смайт, кажется, удовлетворенный ответом, и садится в машину. — Боже, почему так несет едой? — довольно морщится он, когда Ник устраивается на водительском сиденье.
— Я заехал в KFC по дороге.
— Да ты никак запасные варианты просчитывал? — догадливый, черт. Себастиан присвистывает и перегибается назад, бесцеремонно цепляя пакет с едой себе на колени и разворачивая.
— Ну, я решил, что острые куриные крылья и кетчуп — это почти индейка и клюквенный соус, раз уж я собираюсь разгромить тебе семейный праздник.
Себастиан фыркает искренне и откусывает кусок курицы, пачкаясь в панировке.
Свиста Ник не слышит.
-
-
25.12.2013 в 21:04Не то чтобы Ник считал, но сложно не заметить образовавшийся на дворе январь. Чуть больше месяца, значит, с того вечера, когда Ник нарисовался на пороге Смайта. Они съездили в кино — сейчас даже не вспомнить точно, о чем оно было, — Ник отвез Себастиана домой, и на этом всё. Совсем, то есть. Видимо, что-то пошло не так. Вернее, наконец пошло так — так как надо. Выправилось, преодолело крен в маршруте и мозгах.
Ох, блять, спасибо. Очень кстати, кстати. Полугодовые тесты и проверочные, проекты и аттестации — полный спектр удовольствий для выпускника. Ник зарывается в учебу с головой, ему нужны идеальные показатели и характеристики. Нет, они и так у него выше всяких похвал — от математики до капитанства школьной футбольной команды, Ник привык быть лучшим, — но марку нужно ведь держать и репутацию подпитывать. Ник встречается с ненапряжной Элли: она одна из самых симпатичных и из команды поддержки, конечно; водит ее в кафе и ставит смайлики в конце предложений — мама воспитывала его джентльменом, — а Элли позволяет тискать себя на заднем сиденье машины и даже делает Нику пару раз минет. Никто не в накладе.
Ник даже подумывает о том, чтобы пригласить ее на день Святого Валентина куда-нибудь — правда, он ведь не ублюдок какой-нибудь, понимает, что девчонкам вся эта муть с сердечками и подарками нравится, а Нику нравится — нравиться.
У Смайта вот только, кажется, другие планы на это всё.
Ник крутится в кресле и снова перечитывает входящее сообщение.
«Я-таки научился делать вид, что рад чьему-то приезду. Приезжай, похвастаюсь».
Себастиан такой Себастиан. Если Ник хоть немного успел его изучить — а Ник успел, — то это очень сильно смахивает на просьбу. Максимальное проявление уязвимости для Смайта. Он просто не может написать «Приезжай, пожалуйста». Ладно, нахер утопические варианты — просто «Приезжай», потому что это уже выпрашивание, а то, что отображается сейчас черным по подсвеченному белому экрану телефона Ника — это так, предложение, ненавязчивый вариант. Шутка.
Ник не смеется.
Никуда он не поедет, — натягивает рубашку поверх футболки.
Это всё бессмысленно и не очень умно, — цепляет со стола бумажник и сигареты.
Только-только ведь все наладилось, — спускается по лестнице вниз.
Зачем ему это всё, — выскальзывает за дверь, крикнув напоследок маме, что будет поздно.
Ник заводит мотор и запускает дворники — намело, блять, снега, не видно ни хрена. Курит, ждет, пока машина прогреется, и как-то оседает пониманием, что надо точно ехать. Это же Себастиан. Позвал — значит, плохо. А если позвал, когда плохо, — значит, доверяет. Не то чтобы Нику сильно не все равно — просто любопытно взглянуть на этот паноптикум: на доверяющего, доверяющего-ся Смайта. Будет потом, что детям рассказать.
Ник петляет по улицам знакомым курсом и вскоре подъезжает к дому Себастиана, жмется к обочине, вылезает наружу, ставит сигнализацию и направляется ко входу.
Дверь на вид — не закрыта, и Ник хмурится: да ладно, кто не смотрел хотя бы один подростковый фильм ужасов? Он толкает ее от себя и заходит внутрь, тормозя на пару секунд на пороге.
Себастиан поёт, и Ник идет на голос, стаскивая кроссовки в прихожей и бросая куртку на стул.
Смайт кивает ему в качестве приветствия и опознавания, но не поворачивается: не очень удобно, с гитарой-то, и Ник терпеливо выслушивает песню до конца. Надо бы спросить из вежливости, всё ли в порядке, но и так понятно, что нет. Когда всё нормально, так — не поют.
— Неплохой репертуар, — одобрительно произносит он, когда последний аккорд гаснет в воздухе.
— Еще бы, — пожимает плечами Себастиан, поглаживая пальцами первую струну. Ник прилежно смотрит-провожает взглядом и ждет чего-то. Смайт какой-то разбавленный, что ли. Демо-версия. — Хочешь еще? — интересуется он задумчиво, словно сам с собой разговаривает, а Ник так, попал под раздачу.
— Хочу, — честно говорит Ник, перекручивая в пальцах феникса. Себастиан кивает им обоим и барабанит пальцами по деке — гулкий деревянный звук выходит наружу, как викинг из фьорда, — а затем усаживается к Нику лицом, закидывает ногу на ногу и перехватывает гриф поудобнее.
Мелодию Ник узнает не сразу, зато текста ему хватает по полной, с первых же слов, да ладно тебе, Смайт, ты же не станешь, в самом деле…
Станет, еще как. Поднимает голову, смотрит Нику в глаза, улыбается, пропевает каждую строчку как необратимое проклятье и играет не задумываясь, покачиваясь легко в такт самому себе.
Тонкие ребра крыла феникса втискиваются в пальцы — нихера оно не отвлекает на самом деле. Ник вообще сомневается, что даже ебнувшийся посреди комнаты метеорит сейчас способен его отвлечь.
Да какого ж чёрта, Смайт? Больше ему нужно. А то вот Нику не нужно, можно подумать. А то вот Нику не нужно — дать ему больше, дать себе больше, дать им обоим столько, сколько они смогут унести — без потерь, с потерями, какая разница? А то Ник не хочет так, что ноют мышцы и сухожилия от того, как он безупречно сдерживается. А то Нику не сводит иногда мозги коротко от того, как и что можно было бы с Себастианом.
Ты имеешь меня в сумасшедшей позиции, — любезно подсказывает Себастиан, беря на ощупь новый аккорд и запрокидывая голову. Ник ведется — безвольно, неуклонно, неотвратимо, заворачиваясь в собственные нервы как неуклюжие дети — в снежный ком, слетая с горы, Ник весь обмотался этим голым нервяком, попробуй тронь, и только молчит и смотрит будто распахнутыми ребрами — сразу внутрь.
Хочешь еще? Хочешь больше?
Ника вышибает одним только тем, что Себастиан попросил его приехать, если уж на то пошло. Нику кажется, что больше этой нарочито-небрежной позы, растянутой футболки, растрепанных волос и даже больше самой этой долбаной недвусмысленной песни его выносит с доверия Смайта.
Он выдыхает неслышно и проводит ладонью по губам наотмашь. Себастиан заканчивает своё расстрельное исполнение, но гитару не убирает: держит на коленях, обнимает рукой. Закрывается, будто не уверенный. Ник боится открыть рот, и что, черт побери, сердечная мышца забыла в горле?
— Блейну нужна операция, — поясняет Себастиан, придирчиво подкручивая колки, трогая легко струны и прислушиваясь. На Ника — не смотрит.
— Какая? — не то чтобы очень интересно, правда: Ник бы не особо расстроился, если бы этот Блейн вообще бы аккуратненько исчез с радаров, но Себастиан в кои-то веки говорит, что действительно думает, и Ник может выдавить из себя основы этикета, как остатки зубной пасты из гнущегося тюбика: Ник вообще очень лабильный.
— На глаз. Я не хотел, чтобы так получилось.
— Знаю, — Ник не врет: не знает даже в целом, что там случилось, но зато точно уверен — Себастиан не охуевший на почве насилия мудак.
— Я не думал, что так выйдет и пострадает зрение. Да я и не в него целился, — Себастиан говорит бесстрастно, будто вспоминает что-то уже улегшееся, в чем он не совсем уверен уже.
— А в кого?
— В его кривляющегося бойфренда.
— Так сильно ревнуешь? — хмыкает Ник, дергаясь встать за сигаретами, но передумывая на полпути.
— Нет. Просто он мне не нравится. У него на лбу написано, что он гей, — фыркает Смайт.
— А тебе нравятся только те, у кого на лбу не написано?
— Нравятся,— недовольно откликается Себастиан, заканчивая мучить инструмент и сердито отставляя его в сторону, прислоняя вдоль кресла, и вскидывается. Добивать будет, — мимоходом успевает подумать Ник. — Нравятся, Гилберт, — Смайт поднимается, и Ник на автомате зеркалит его движение, встает с места и замирает — на месте. На место, на место, на место, — свистом кличет звучно по ушам ветер, и Ник снова цепляется за феникса.
— Ошейник? — конечно, он замечает, зараза наблюдательная. Видит всё, что не надо, и не заморачивается тем, чтобы просто промолчать. Нику хочется ему врезать. И признаться. Себастиан же этого добивается? Хочет правды? Хочет еще? Больше? Всегда получает, что хочет?
— Страховка, — гулко бросает Ник, дыша неглубоко: кажется, сделай он вдох посильнее, Смайт умудрится просочиться внутрь, под кожу, в легкие, осядет там этой свой равнодушной заботой и сверкающими сказками про то, что всегда есть смысл и играть по правилам — скучно. В этом, может быть, есть смысл, если ты голосишь в школьном хоре. Но Ник играет в футбол — здесь отступления от правил караются штрафами и удалением на скамейку запасных. Ник не станет сидеть в запасе. Ник не станет делать глупостей.
— Гилберт, — предупреждающе начинает Себастиан, то ли упрашивая, то ли осуждая, то ли жалея. Не смей меня жалеть. Не надо.
— Не надо, — цепляется за последнюю мысль Ник, пропихивая ее горлом во всеуслышание. — Мне этого не надо, — говорит он, качая головой.
И уходит — молча и без лишних звуков.
Садится в машину и долго еще сидит неподвижно, рассматривая асфальтовое полотно перед собой.
Дрессированный.
-
-
25.12.2013 в 21:05Летит сокол — не крыльями. Мерным пульсом нутра разгоняет волны во все стороны — он ничего не знает про аэродинамику.
Летит сокол — поднимается. Набирает высоту, забирает вверх, раскидывает крылья упруго — ищет.
Летит сокол — неподвижно и свободно, вспахивает небо от края до края.
Летит сокол — и видит бумажного змея. Кричит пронзительно и нападает, выходя из пике, и колокольчик на лапе звенит тошнотворно.
Летит сокол — и слышит свист.
— Ник, — капризно зовет его Элли, поглаживая пальцами по плечу. — Долго мы еще сидеть будем в машине?
Свистит человек внизу — зовет сокола: обратно, к себе, домой, в руки — кормящие, воспитывающие, тренирующие.
Летит сокол — и падает радостно вниз, удерживая бумажного змея в клюве. Садится на руку к хозяину, неловко взмахивая несколько раз крыльями и складывая их по бокам. Человек гладит его по голове — доволен.
Следующие несколько дней — не летит сокол.
— Ты когда-нибудь…— начинает было Ник, но быстро приходит в себя, отмахиваясь на вопросительный взгляд Элли и кивая ей, выбираясь из машины. Ты когда-нибудь видела, как тренируют ловчего сокола? — хотел спросить он, но забуксовал. Себастиана. Если кого бы Ник и спросил, то Себастиана. Тот бы понял. Хмыкнул бы задумчиво, пожал бы плечами — рассказывай, мол, что в твоей башке. Но Себастиана нет уже почти полтора месяца — в Париж улетел сразу после январских событий, Ник видел на его странице Facebook, боже, храни интернет, — и вернулся пару дней назад, но это вообще ни хуя не повод — ни для чего.
Рассказать ему, как в детстве они с родителями ездили в питомник ловчих птиц — там можно было посмотреть на беркутов, ястребов, сапсанов, соколов, а также на то, как проходят ежедневные тренировки. На входе смотритель заповедника попросил не делать резких движений, снять яркие элементы одежды, не подходить близко к клеткам и не издавать громких звуков. Ник кивнул понятливо с важным видом: как на похоронах, — решил он тогда для себя. Двоюродный дедушка папы умер месяц назад, и Ник отчетливо помнил скучающе-вынужденную обстановку в доме пару дней подряд.
— А зачем им шапочки? — спросил Ник, рассматривая доверчиво усевшуюся на предплечье хозяина красивую мощную птицу.
— Чтобы Тесса не увидела лишнего. Птицам вообще не нужно видеть больше положенного: иначе могут быть непредсказуемые последствия, мало ли как она среагирует на случайный фактор.
— А зачем вам бумажный змей?
— Это приманка. Способ научить птицу подниматься на максимальную высоту — как иначе объяснить ей, что нужно делать? Смотри, — предлагает ему хозяин сокола, передавая птицу помощнику и запуская змея вверх, забирает красавицу Тессу обратно и снимает с ее головы кожаную повязку. — Давай, девочка, — наставляет он, отпуская птицу через минуту и подбрасывая ее вверх. Тесса трепыхается в первый момент, выравнивая себя в воздухе, и начинает уверенно набирать высоту, прицельно, целеустремленно, хищно и через тридцать секунд превращается в крохотную точку, атакующую змея.
— Ух ты, — восхищенно выдыхает Ник. Ему очень нравится, как летает сокол. — А как она узнает, что ей нужно вернуться? Почему она вообще возвращается сюда?
— Она просто знает своё место, — улыбается заводчик, растрепывая ему волосы на затылке.
— Это унизительно, — Нику обидно за птицу: что за ерунда? Такая сильная и гордая Тесса, стремительная и мощная, способная улететь, куда ей только захочется, знает свое место?
— Эй, парень, — усмехается хозяин сокола, присаживаясь на корточки, чтобы быть с Ником одного роста. — Знать свое место — не унижение, а великое счастье. Ты просто маленький еще и не представляешь даже, сколько миллионов людей отдало бы всё, чтобы только найти это своё место.
Ник кивает, но не верит до конца. Отворачивается, запрокидывая голову снова в небо, встречая взглядом падающую с добычей Тессу. Она не выглядит униженной или обиженной. Она выглядит, словно действительно знает своё место, хотя элементарно может покинуть его в любой момент.
Ник запоминает этот день накрепко. И то, как заартачившегося сокола мигом приводит в себя звонкий свист хозяина, цепко наблюдающего за ним с земли.
— Ник, — снова недовольно зовет Элли. — Ты сегодня странный.
— Прости, не выспался просто, — улыбается он, обнимая ее за талию. Они заходят внутрь кафе, и Ник ищет глазами заранее зарезервированный столик. — Нам туда, — кивает он, направляясь в уютный угол зала, отодвигает стул для Элли и сам садится напротив. Спиной к… да быть не может.
— Хэй, Карофски, — улыбается Ник, откидываясь вальяжно назад. Он понимает всё и сразу — слепой бы не понял, Карофски палится как ребенок, и как только Ник не просек еще в сентябре, когда Дэйв перевелся в Терстон? А еще у Ника нет сомнений по поводу того, что он будет делать. Нет уж, Карофски, правила для всех одни. Ты играешь в моей команде, на моем поле, и ты не будешь нарушать правила. Хватило смелости пригласить этого смазливого парня в общественное место — пусть хватит смелости разгребать.
Знай своё место. Ник вот знает. Ник хороший сокол. Мало ли куда ему хотелось рвануть и улететь. Мало ли за кем. И мало ли с кем он действительно хотел бы провести этот идиотский праздник. Не в кафе, конечно, и уж точно без шариков-сердечек, но Смайт бы точно придумал что-нибудь достойное. В сумасшедшей позиции, — всплывает в памяти яркое и цветное.
Да пошли вы все. Серьезно.
Можно мне, пожалуйста, обратно мою повязку на глаза, заранее спасибо.
Ник не хочет видеть больше положенного — он просто не знает, как реагировать. Ему неуютно и плохо от чужих ярких одежд и резких движений. Его так не учили.
Он позволяет Дэйву уйти, наблюдая с усмешкой за этим бегством и за тем, как бросился вслед за ним парень. Давай, догоняй, пока есть возможность.
Ник давит на дозатор, и краска ложится на светлый металл с тихим шипением. Первые буквы выходят медленно и не совсем уверенно, но под конец Ник обретает хватку: точка в конце получается безапелляционной. Приговором. Педик, — красуется поперек шкафчика Карофски.
Педик, — выводит бесстрастно Ник. Никто и не догадается, что Ник просто признался.
А потом он спускает на Дэйва всю команду — как сокола с привязи — и наблюдает со стороны, с земли, снизу. Ничего личного, Карофски, ты мне даже нравился, но единственный способ освободиться для сокола — занять место хозяина. Занять место того, кто указывает другим на их место.
Ник скрещивает руки на груди — закрывается — и наблюдает, как летит сокол. И как летит куда-то чужая жизнь.
А потом долго-долго молчит — нельзя издавать громких звуков на похоронах.
-
-
25.12.2013 в 21:05Себастиан наскоро накидывает куртку, залезает в ботинки и хватает со столика ключи от машины. Вываливается на улицу и тормозит на крыльце — он не знает, куда двигаться, куда ехать, кому звонить, да и нужно ли. Новость оказалась слишком громкой, чтобы проломить защитную пленку его отстраненной беспечности. Нужно же что-то делать, да? Что в таких случаях обычно делают?
Себастиан, кажется, не может ничего такого особенного, кроме непродуктивного чувства вины.
Он выходит за ворота и не сразу понимает, что стоящая рядом большая машина — по его душу. И не сразу реагирует.
Гилберт. Какого долбаного черта, а? Что это за манера такая — припираться в произвольном порядке к нему домой, а потом сбегать?
В последний — прошлый — раз Себастиан дал ему все: сдал карты, впихнул ему руки, открытым текстом сказал — нравишься, дебил, ты не понимаешь, что ли?
Херня в том, что Гилберт как раз понимал, Себастиан это четко видел. Стоял в двух шагах, цеплялся за своего идиотского феникса, цеплялся за Себастиана больным тяжелым взглядом — и понимал. А потом сбежал. Себастиан давно не чувствовал себя так мерзко.
Как скажешь, ковбой. Я сделал все что мог — ну не заваливать же этого лося самому? — а навязываться сверх меры — не в моих привычках и правилах. Да-да, в игре без правил тоже есть свои правила.
А теперь вот снова объявился, и Себастиан, конечно, не собирается контактировать и бежать на зов, как Грэйси (надо бы, кстати, забрать ее у матери и привезти обратно в Штаты, Себастиан как-то привязался к ней, что ли).
Себастиан приближается медленно — не к Нику, к дороге, — но взгляд все равно скатывается к окнам машины, и Себастиан тормозит ход на мгновение, а потом как пружина распрямляется — ускоряется, оказывается рядом, дергая ручку, и открывает дверь по-хозяйски, забираясь внутрь, сглатывая стылый страх.
— Гилберт, — сипло зовет он, рассматривая во все глаза Ника. Тот цепляется за руль белыми пальцами и пялится в одну точку — где-то между спидометром и топливным дисплеем. — Гилберт, — повторяет Себастиан, обмирая нехорошо нутром от того, как даже на вид напряжены нечеловечески широкие опустившиеся плечи.
Гилберт не реагирует, и Себастиан даже представить не может, сколько он уже сидит вот так и вот здесь.
— Ник, — пробует еще раз он, сцепляя руки в замок. — Ник. Отпусти руль, сломаешь же, — усмехается он коротко, но реакций нет. — Пожалуйста, Ник. Разожми пальцы. Разожми пальцы, Ник, — Себастиану почему-то кажется, что это очень важно — чтобы Гилберт расслабил хватку сейчас, чтобы разжал пальцы. Разожмет, думает Себастиан, и всё станет нормально. Пусть только разожмет свои гребаные пальцы. С остальным они дальше как-нибудь сладят. — Ты меня слышишь, дебил? — хлестко-ласково интересуется он, протягивая бескомпромиссно руку и накрывая ладонь Гилберта: в конце концов у Себастиана есть право вмешиваться и принимать решения за него, раз уж Гилберт приехал — к нему. — Давай же, — упрашивает, стиснув зубы и пытаясь разогнуть пальцы Ника. — У тебя что, судорога? Не заставляй меня втыкать в тебя иголки, хотя перспектива заманчивая, — сообщает ему Себастиан с коротким нездоровым смешком, оставляя попытки силой преодолеть силу и просто бездумно поглаживая от широкого запястья к костяшкам кулаков.
Он не знает, сколько сидит вот так — заговаривая одними касаниями, потому что слов тоже нет, зато есть почему-то страх: это что должно было случиться с тобой, ковбой, чтобы тебя так переехало? Себастиан не уверен, что вообще хочет узнать. А еще не уверен в том, что после этого все в его — их — жизни будет как раньше: Гилберт раскрылся, раскрылся бесповоротно, приехал к нему в своей бессильной безнадеге, и круче признания Себастиану еще не обламывалось и вряд ли обломится.
У Ника бесстрастное лицо — ему совсем не идет, — и там, где обычно бывает самодовольная усмешка и снисходительное благодушие, гуляет не иллюзорный гул.
— Отец вытащил его в последний момент, — так мог бы говорить мрамор, если бы вдруг каменные своды древнего замка вдруг решили бы повеселить беспечных туристов диалогом.
Себастиан не переспрашивает — нечем, да и не принципиально сейчас. Ник расслабляет едва-едва хватку на руле — немного, но Себастиану хватает, чтобы потянуть на себя, вцепиться в ладонь и мягко отвести к себе. Он по одному разжимает согнутые, кажется, намертво пальцы Ника, распрямляя, массируя, поглаживая середину ладони — отвлекает и сам успокаивается, переводя дух и прикрывая глаза. Всё. Сделано. Как террориста заставил сложить оружие и голову заодно.
Гилберт приходит более или менее в сознание через пару минут. Поворачивается и смотрит недоверчиво на Себастиана и на свою руку в его хватке. Вот только попробуй, Гилберт, честное слово.
— Смайт, — почти удивленно говорит он. Ну да, Себастиан предполагал с самого начала, что Ник не особо отфиксировал, где находится и к кому приехал.
— Пойдем домой, Ник, — просто говорит он. Одного этого придурка сейчас отпускать в таком состоянии совсем не умно. Хватит с Себастиана и того сырого чувства вины, которое маячит на горизонте из-за этого парня — Дэйва, кажется.
Он правда не думал тогда, что его слова могут что-то серьезно задеть в ком-то. Он вообще редко тормозит, перед тем как сказать неправду. Молчание работает только для важной честности, а на Дэйва не хватило терпения и ресурсов. Как заполучить парня? Серьезно? Прости, чувак, это не ко мне. Я со своим-то справиться не могу вот уже несколько месяцев подряд, так что советчик из меня херовый, а вот дерьма наговорить — это пожалуйста.
Господи, это всё какая-то шутка, да? Ник-то каким боком в курсе про Дэйва? И почему реагирует так?
— Пойдем домой, — повторяет Себастиан, отпуская чужую ладонь и выбираясь наружу, твердо уверенный, что Ник последует за ним.
Ник не подводит: выходит из машины, хлопает дверью и идет следом, не оборачиваясь и не обращаясь, только уверенно оборачивает пальцы чуть выше запястья Себастиана — хорошо, что он надел толстую куртку, учитывая последние пристрастия Гилберта к удущающим захватам. Себастиан не против — пусть держится.
Они заходят в дом и молча проходят внутрь. Ник садится на стул, подгибает одну ногу под себя и упирается локтями в колени.
А потом он начинает говорить.
Ник говорит долго, много, беспробудно и бессвязно, вываливает и вываливает Себастиану огромные куски мути, как будто расчищает слой за слоем от ила поднятый со дна затонувший корабль. Говорит хаотично и буднично, вспоминая, уточняя, обрываясь на полуслове и продолжая какую-то одному ему известную мысль.
Себастиану хочется орать от ужаса, потому что, серьезно. Это все слишком. Он не просил. Он не хочет — малодушно и эгоистично не хочет. Страшно — но не из-за случившегося — прости, Дэйв, неприятно, конечно, вышло, но ты живой и относительно здоровый, а вот крыша Гилберта тревожит Себастиана неслабо. Себастиан даже представить себе не может, как тот сейчас чувствует себя, запихнув человека в петлю и выбив у него из-под ног табуретку.
Запутавшийся придурок. У Себастиана нет сил осуждать — он боится. Не Ника, но за него.
А потом Гилберта тошнит — в буквальном смысле слова, выворачивает наизнанку, на сухую, — только и успевает дойти до ванны. Себастиан не лезет — хватит с Гилберта непростых ситуаций на сегодня, только ждет у двери, привалившись плечом к откосу и скрестив руки на груди.
— Плохо? — интересуется он, когда Гилберт выходит наружу.
— Уже лучше, — Ник вытирает влажной ладонью лицо, и от него разит ополаскивателем для рта: не самый печальный вариант. — Налей чего-нибудь? — хрипло просит он, и Себастиан кивает.
Хрен ему, а не алкоголь, — лениво думает он, ожидая, пока закипит чайник, и роясь в холодильнике в поисках молока, попутно коротко размышляя, не сыпануть ли туда пару таблеток Валиума? Просто чтоб вырубить.
Но это без надобности. Ник сам вырубается в гостевой спальне — ближайшей комнате от ванной, — и Себастиан выдыхает наконец спокойно, возвращается на кухню, рассеянно разбавляет горячий чай молоком и зачем-то пьет его сам, подбирая с пола куртку Ника и бесцеремонно вытряхивая из нее сигареты. Он вообще-то не то чтобы курит, так, иногда, но сегодня хочется, под этой кошмарный чай с молоком.
Себастиан затягивается не особо умело и чай пьет так же — непривычный, — и пытается остановить круговерть в голове. На него скатывается лавиной блаженное отупение, пост-стрессовый откат, когда даже руку поднять — неподъемно. Он слишком много случайно выдал Гилберту сегодня, заметно проредив собственные запасы прочности.
Не. К черту. Себастиан топит недокуренную сигарету в светло-коричневой жидкой поверхности в кружке и заставляет себя подняться. Приходит в комнату, где неслышно спит Ник, — и почему Себастиан думал, что тот обязательно должен храпеть? — стаскивает ботинки один об другой и устраивается в кровати, вытянувшись на боку вдоль Гилберта.
Он рассматривает его еще немного — спокойное мирное лицо. Курносый, фыркает беззвучно Себастиан. Так и не скажешь, какие бесы хороводят внутри этой легкомысленной башки.
Сокол, надо же. Ты ведь не птиц боишься, да, Ник?
Ладно, это бывает. Себастиан зевает в запястье и устраивается на животе, засунув одну руку под подушку, а вторую вытянув вдоль Ника.
Тёплый.
-
-
25.12.2013 в 21:06Просыпается Себастиан один — его самый любимый вариант пробуждения, если честно. И если забыть о том, с кем засыпал на этот раз.
Он выходит из комнаты и идет на свет, морщась, пока не привыкли глаза. Гилберт курит на кухне, стоя в одной футболке у открытого окна. Дебил, ну, никаких сомнений.
— Жалкая попытка самоубийства, — хмыкает он на автомате, а потом уже поздно сдавать назад. Ну, не подумал. Тоже, может, не очень умный. Спина Гилберта очень красноречиво соглашается с ним.
Себастиан подходит ближе, укладывая ладони на лопатки — хочется, так что нет причин отказывать себе, — и устраивает по-хозяйски голову на плече.
— Я не собираюсь с тобой нянчиться, — оправдывается он, елозя подбородком по выпирающему круглому суставу и щелкая челюстью.
— Я знаю.
У Себастиана и самого есть знание — Ник не хотел, чтобы так вышло, Ник не знал, не понимал. Так себе отмазка, конечно, но ведь с Себастианом тогда сработало, когда он признавался ему в своих блестящих свершениях. И это гилбертовское «я знаю» — тоже сработало тогда. Себастиану надо было, чтобы кто-то поверил, — и Ник не подвел.
— И жалеть тебя не собираюсь.
— Я и не сомневался, — Ник звучит почти как раньше и дергает плечом, приподнимая автоматически голову Себастиану. Бросает окурок в окно — варвар — и разворачивается неловко и быстро. — Я уехать хотел, — говорит он, разглядывая Себастиана сверху вниз. — Проснулся и точно решил, что уеду. А потом ты, — сердито сообщает он, дергая головой. Себастиан кивает согласно-бездумно: я так я, какая разница, — и гладит легко вдоль кромки джинсов.
У Ника странный взгляд — бешеный, хриплый, выкрученный какой-то, — и только едва заметно подрагивает футболка слева на груди.
— У тебя тахикардия, что ли? — оторопело спрашивает Себастиан, проходясь пальцами по волнующейся ткани. Он реально никогда такого не видел: чтобы от сердцебиения рикошетила одежда. Это вообще нормально?
— Не, — коротко морщится Гилберт. — Это от тебя, — поясняет он, и Себастиану что-то давит на уши. Закладывает как на вираже. И чтобы так на него реагировали — он тоже не видел. Нет, всякое было, и имя его восторженно выстанывали, когда кончали, и за плечи хватались, да и вообще, но Гилберт же сейчас ему в ладонь впечатается просто-напросто.
— Если предложение все еще в силе, Смайт, — начинает Ник, с силой зарываясь пальцами в собственные волосы. — Дать больше. Можно?
— Если только в сумасшедшей позе, — серьезно говорит ему Себастиан, потому что, реально, он с октября этого придурка пасёт — имеет право на маленький каприз?
Ника выносит — это очевидно. И почти завораживающе. Он стонет что-то коротко-неразборчиво и дергает Себастиана на себя за бедра, сжимает ладони, цепляется за бока, лезет ладонями под одежду, шарит слепо и жадно, целует неудобно-отрывисто, но знающе, обхватывает под затылок, пропуская волосы между пальцев, тут же отпускает и тянется вниз, словно не знает, с чего начать и на чем остановиться. Дорвался.
— И хрена ли было так тормозить, — шипит Себастиан, на ощупь пытаясь расстегнуть его джинсы и одновременно с этим подталкивая его в сторону комнаты. Окно, конечно, очень романтично и вполне себе тянет на сумасшедшую позу, но это как-нибудь в другой раз: сегодня ему нужны нормальные условия, горизонтальная поверхность и смазка.
— Исправлюсь, — обещает Ник, когда они переступают порог спальни, и куда уже, блять, делась его футболка, впрочем, туда ей и дорога. — Пиздец как хотел, — Ник, кажется, негерметично замуровал те двери, которые сам и вынес с петель, когда выгружал из себя честные вагоны несколько часов назад. Потому что обрывки каких-то признаний продолжают вываливаться наружу, как сыпется песок из перегруженного кузова. — Думал — ёбнусь. Свитер твой блядский, — клокочет Ник, бестрепетно вытряхивая его из джинсов, и Себастиан не сразу понимает, какой еще свитер, а потом твердо решает перевести его в ежедневный гардероб.
— Сам себе мудак, — отзывается Себастиан, потому что не собирается давать Гилберту спуску: глядишь, в следующий раз не будет так тупить.
Но Ник, кажется, тоже не собирается давать спуску никому из них, разве что собственным инстинктам: трогает сильно, давит тяжело, дышит горячо, кусает ощутимо, будто метит, готовит Себастиана торопливо-уверенно, сдерживаясь, но из рук вон плохо, смазывает напоследок себя и устраивается сверху, осторожно толкаясь внутрь. Входит почти до конца и замирает, зажмурившись и уронив голову, — если бы на нем сейчас была футболка, то ходила бы ходуном, Себастиан уверен.
— Да не тормози ты, ковбой, — цыкает он гулко, когда приноравливается к ощущениям. — Серьезно, Гилберт. Давай уже.
И Ник дает — по полной, в жестко-правильном ритме, в своей какой-то неукротимой манере. Упирается руками по обе стороны от головы Себастиана, нависает сверху, пригвождает его бедрами к кровати на каждом толчке, а феникс, свисающий с шеи, болтается между ними, ходит ошалелым маятником — бесит. Этот феникс бесит Смайта с самого первого контакта, и он закидывает кулон Гилберту на спину — не видеть. Ник перехватывает взглядом это движение и вдыхает рвано, прежде чем наклониться и прикусить Себастиана открытым ртом в губы.
— Спасибо, — с присвистом выдыхает он, и Себастиан только кивает нетерпеливо: да-да, я понял, у нас сегодня повторный день благодарения, но давай как-нибудь попозже? — и прогибается в спине. Ник тоже понятливый — реагирует мгновенно, просовывает руку ему под спину, дергая на себя и удерживая одновременно, — и дальше Себастиан мало что фиксирует, кроме чужого тяжелого дыхания и собственного тяжелого тепла — везде, пульсацией, искрами-нервами, смазанным зрением и поплывшим потолком на особенно резких движениях Гилберта.
Он цепляется за плечи Ника, подтягиваясь вперед и к нему, вынуждая откинуться назад и сесть в кровати, обхватив Себастиана обеими руками под спину, а затем перекладывает руки ему под скулы, удерживая за лицо и вглядываясь сквозь ресницы. Он не возьмется сейчас судить точно, но Ника отпускает — точно отпускает, как воздух махом выходит из баллона под давлением. Ник уходит из-под давления и Ника отпускает: не как хозяин — сокола, а как земля, или где там вообще водятся эти пернатые твари, Себастиан не знаток. Знаток у них — Ник, а Себастиану пока хватает этого «у них», чтобы понять что-то.
И чтобы летел — сокол.
— Избавься от него, — предлагает Себастиан, вольготно развалившись головой на плече Ника и накручивая цепочку с кулоном на палец. — Серьезно.
— Куда я его дену?
— Выброси, — мгновенно отзывается Смайт, пожимая плечом. — Или нет. Отдай этому парню — Дэйв, да? Пусть воскресает потихоньку, феникс.
Ник хмыкает задумчиво и скашивает глаза вниз.
— Не. У Дэйва, походу, там своя птица есть. И своё место, — Себастиану немного не по себе от той легкой зависти, которая звучит в голосе Ника, поэтому и только поэтому он роняет мимоходом:
— У тебя тоже, — в моей кровати, например, чем тебе не место? — и продолжает как ни в чем не бывало: — А это выброси.
— Это настоящее серебро.
— Это настоящий китч, похуже твоего дракона, — закатывает глаза Себастиан, перетекая в более удобную позу и устраиваясь на спине. — Слушай, а что, это правда традиция — всем капитанам команды рисовать себе на спине это убожество?
— Не обижай его, — строго говорит Ник, тоже переворачиваясь, только на живот, словно демонстрируя Себастиану этого самого дракона и предлагая им поговорить по-мужски. — Они, говорят, золото стерегут. Полезные твари.
Ник продолжает еще рассуждать о том, какое дракон бесценное приобретение для дома и офиса, а Себастиан недоверчиво смотрит на черные завитки вдоль всего позвоночника Ника. Золото стережешь, значит?
Смотрит, прослеживает пальцами — Ник только вздрагивает легко, — и молчит.
Молчит, золото.
-
-
26.12.2013 в 04:02-
-
26.12.2013 в 18:18я только посмотреть и все
Спасибо вам, Цыпуш, за отзыв и отважность — читать пейринг от лукавого
-
-
04.01.2014 в 16:59и это очень круто, что она существует в той вселенной, где Курт и Дэвид тоже есть друг у друга. пусть эта вселенная укореняется, обрастает деталями и историями!
очень понравился Себастиан, это его: Ну, не подумал. Тоже, может, не очень умный.
ведь почти простой парень, почти, можно даже сказать, человек со всем человеческим и не чуждым
Ник сам по себе, как явление природы - нет нужды описывать его прекрасней, чем он есть. Он существует - и это прекрасно!!!
-
-
07.01.2014 в 19:54Спасибо большое вам за отзыв, я вообще не ожидал, что кто-то будет читать этот персональный упор, который я подарил себе на НГ
-
-
17.02.2014 в 23:14Я не шиппер этого пейринга, но любопытство мой порок)
Правильно сказал Цыпуш - душу-то вынимаете, мастерски так, ювелирно, что сидишь с комом в горле, читаешь, и понимаешь, и принимаешь. И в канон вписано, словно это то, что осталось за кадром - почему нет, могло быть, конечно могло. У меня уже слов не хватает на ваши тексты, правда, потому что, кажется, я уже говорила это много раз - и как люблю ваш авторский стиль и пунктуацию, и как ходишь потом после прочитанного и тебя тащит эмоциями во все стороны, и как хочется вам сказать много всего, а выходит какое-то странное спасибо и сердечки в глазах. В общем, спасибо за то, что каждый раз -
-
-
23.02.2014 в 06:49Спасибо вам большое, от нешипперов (то есть в моем случае — ОТО ВСЕХ, КОНЕЧНО
почему нет, могло быть, конечно могло.
верю, потому что не доказано обратного, вы все правильно делаете!
Я тут тихонько погугукаю над вашим отзывом, не обращайте на меня внимания